с ней, выпили за родителей.
Эркин изредка поглядывал, как там Женя, но уже совсем успокоился. Напряжение первых минут, опасения сделать что-то не так, уже отпустило его: в общем, это походило на беженские новоселья. Ели, болтали, смеялись, без умолку трещали женские и гудели мужские голоса, из соседней комнаты то и дело доносились детский визг и смех.
– А хороша рыбка.
– Своего засола.
– И улова?
– А то!
– Сразу видно.
– Маманя делала.
– Кушайте на здоровье, гости дорогие.
– Спасибо.
– Моя по огурцам спец. С хрустом.
– Да, мужики, под такую закусь и не захочешь, да выпьешь.
Стол начал пустеть. И Медведев кивнул жене. Та сразу вскочила, захлопотала, перекладывая закуску и расчищая место. Освободившиеся тарелки унесла, а следом за ней вышла и мать. И на больших, к изумлению Эркина, деревянных блюдах внесли длинные и высокие пироги.
– Ух ты-и-и! – потрясённо выдохнул Петря.
И опять в общем восторженном шуме промелькнули странные, будто не русские, но и не английские слова. Эркин удивился, но тут же забыл об этом.
Пироги поставили на стол, хозяин и хозяйка сами тут же нарезали их.
– Ты смотри! – восхитился сидевший рядом с Эркином Геныч, принимая тарелку с куском. – На четырёх углах!
Эркин, как все протянул свою тарелку Медведеву и получил её обратно с куском. На четырёх углах? А где же здесь углы?
– Ты что? – заметил его удивление Геныч. – Кулебяки не ел?
– Чего? – переспросил Эркин.
– Кулебяка называется, – стал объяснять Геныч. – Видишь, слоями, углы говорят. На четырёх углах – это четыре начинки, значит.
– Ага, понял, – кивнул Эркин. И повторил, запоминая: – Кулебяка.
– Учись, вождь, – хихикнул Ряха. – Пригодится.
Эркин не заметил его слов. Как, впрочем, и остальные.
И снова встал Саныч.
– А теперь за хозяйку надо. Что дом держит и ведёт, и деток растит. Спасибо тебе, – жена Медведева встала, – что в любом деле опора и помощница. Муж – голова, да жена – шея.
– Спасибо вам, люди добрые, – поклонилась она в ответ. – За честь да за ласку.
Чокнулись с ней и выпили. Эркин поставил на стол пустой стакан и взялся за кулебяку. Он и так свою долю на три тоста растянул, больше нельзя. А кулебяка ему понравилась: сочная жирная начинка, и каша тут, и мясо, и грибы, и лук с яйцами. Ха-арошая штука.
За расспросами о тайнах засолки Женя быстро посматривала на Эркина. Нет, всё в порядке, весел, смеётся, ну и отлично. Какие хорошие люди. И всё хорошо. А кулебяка привела её в совершенный восторг. До таких высот кулинарии ей никогда не подняться.
Кто-то – за общим шумом Эркин не разобрал – запел, и весь стол дружно подхватил песню. Эркин её знал и охотно поддержал. А, услышав в общем хоре голос Жени, совсем разошёлся. Конечно, взять песню на себя, как Лозу, он не рискнул, но пел без опаски и стеснения. Едва закончили эту, грянули другую, уже побыстрее, с плясовым мотивом. Откуда-то появилась гармошка, и опять Эркин изумился, увидев играющего Лютыча. Ну… ну, никак не ждал, не думал. На беженских новосельях иногда пели, но ни танцев, ни музыки не было, а тут… Он со всеми встал из-за стола, но танцевать не стал: не знает он этих танцев, но ничего, присмотрится, а уж тогда…
– А ты чего стоишь? – остановился перед ним раскрасневшийся Колька.
– Не умею, – улыбнулся Эркин.
– Да плюнь, невелика наука.
– Он во-ождь, – протянул Ряха. – Зазорно ему, понимаешь, нет?
Эркин сверху вниз посмотрел на Ряху и очень тихо сказал:
– Уйди, – и добавил уже не раз слышанное и почти понятное: – от греха.
Против обыкновения Ряха исчез без звука. Колька хлопнул Эркина по плечу и снова пошёл плясать. Подошла и встала рядом Женя, взяла Эркина под руку.
– Ты в порядке? – тихо спросил он почему-то по-английски.
– Да, в порядке, – по-английски же ответила Женя и продолжала по-русски: – Я посмотрела, как там Алиса. Тоже всё в порядке.
– Хорошо, – кивнул Эркин.
Он уже поймал ритм, чувствовал, как пританцовывает рядом Женя, но всё-таки медлил. Ещё осрамится ненароком. Но тут на его счастье Лютыч заиграл что-то похожее на вальс, и, видя, что несколько пар затоптались в обнимку, Эркин повернулся к Жене. Она сразу кивнула и положила руки на его плечи так, что её шаль золотыми крыльями окутала их обоих.
И места мало, и выпендриваться нечего – остальные не так танцуют, как топчутся под музыку, и Эркин мягко кружил Женю, почти не сходя с места.
– Ловко у тебя получается, – одобрительно заметил Геныч, когда Лютыч решил передохнуть и танцевавшие разошлись.
– Он и играет здоровско, – ухмыльнулся Колька.
– И молчал?! – возмутился Тихон.
– Умеешь? – протянул ему Лютыч гармонь.
Эркин мотнул головой.
– Нет, только на гитаре.
– Гитары нет, – развёл руками Медведев.
– Так слушай, старшой, – глаза у Кольки хитро блестели. – Давай сбегаю, знаю я, где гитара.
Медведев оглянулся на стол и мотнул головой.
– Потом. Давай к столу.
Подносы из-под кулебяк уже убрали, положили ещё огурцов и капусты и, когда все расселись, внесли и стали раскладывать по тарелкам мясо и кашу. И пили уже не разом, а каждый как хотел, и разговоры шли позабористее, и жёны уже чаще поглядывали на мужей, особенно на тех, что зарваться могут и меру забыть. Женя тоже, как все, посматривала на Эркина, но он улыбался ей, и она спокойно продолжала разговор о преимуществах меховых сапожек перед валенками и как из свекольного сока румяна варить.
Колька, сидевший напротив Эркина, потянулся к нему с бутылкой, но Эркин, покачав головой, накрыл свой стакан ладонью.
– Мне хватит.
– Меру знать – великое дело, – одобрил Саныч и посоветовал: – Ты стакан свой переверни, чтоб сразу видели.
Колька плеснул себе и поставил бутылку на стол, где её тут же ловко перехватил Ряха.
– Давно зарок дал? – спросил Эркина Миняй.
– Да нет, – понял его Эркин. – Просто мне и так хорошо.
– Ну, тогда да, – согласился Миняй.
И снова неспешный спокойный разговор.
В комнате становилось жарко, женщины, откидываясь от стола, обмахивались концами лежавших на плечах платков и шалей, пиджаки у мужчин давно расстёгнуты, а то и сняты и висят на спинках стульев. И когда опять стали выходить из-за стола, Эркин решительно снял пуловер и, выйдя в сени, отыскал свой полушубок и засунул пуловер в рукав.
В сенях было прохладно, из-за неплотно прикрытой внешней двери слышались голоса куривших на крыльце. Курить Эркину совсем не хотелось, и он вернулся в жаркую, наполненную светом и шумом комнату или как её все называли – залу. Лютыч опять играл, а Петря, Серёня
