и что нам удастся предотвратить европейский пожар.
Оказалось, что в это самое время государь снова говорил Сазонову, что он напрасно не настоял в прошедшем году на назначении меня послом в Берлин, но видит теперь, что уже поздно возобновлять этот вопрос. Сазонов продолжал, как мне передавали, хвалить Свербеева и говорить, что он прекрасно осведомляет его обо всем, что происходит в Берлине, и завоевывает себе прочное положение.
Скоро мне пришлось убедиться в том, насколько этот оптимизм был далек от истины.
Праздничные дни пролетели быстро, не оставив после себя заметного следа. Внешне все было, конечно, и чинно, и торжественно, но, по существу, у меня осталось какое-то чувство пустоты. Не то вообще было мало действительного подъема, не то в самом мне был сознательный страх за близкое будущее, и повседневные заботы о том, что готовит нам наступающий день, и как удастся предотвратить мировую катастрофу, поглощали все мое внимание.
Во всяком случае, и теперь я вполне ясно припоминаю, что среди праздничной суеты я был каким-то случайным гостем, душа которого была все время далеко от беззаботной смены красивых внешних впечатлений. Без преувеличения я могу сказать, что кроме меня только Сазонов был также поглощен тревогами данной минуты, а вся блестящая, разношерстная толпа жила просто сменою внешних впечатлений, мало отдавая себе отчет в том, что совершалось далеко за нашим рубежом, и не вдумывалась вовсе в смысл мировых событий. К чести Сазонова я должен сказать, что он жил под тем же гнетом незримых для толпы событий и хорошо понимал, что на нем лежит главный долг предотвратить все, что только могло дать этим событиям роковой для России и для всего мира оборот.
Своим наружным спокойствием он внушал всем окружавшим его какую-то слепую уверенность в том, что никакой опасности для нас в сущности и нет и что мы можем быть вполне спокойны за наше положение.
Государь за все это время сохранял обычное спокойствие и самообладание. При встречах со мною он просто обменивался короткими замечаниями, и все они носили, неизменно, характер глубокой и ясной уверенности в том, что мы выйдем благополучно из грозного кризиса и сохраним все наше достоинство и наше историческое положение на Ближнем Востоке. Раз он сказал мне также мельком и о том, что верит в искреннее желание императора Вильгельма не допустить до развития общеевропейского пожара и убежден в том, что его влияние на Австрию будет и действительное, и умиротворяющее.
Вопреки сильно распространенному мнению о том, что государь просто был глубоко равнодушен ко всем окружавшим его грозным событиям и не понимал их, я вполне убежден в том, что он лучше многих понимал их, давал себе ясный отчет об их силе и значении, но был также убежден и в том, что с нашей стороны делается все, что только доступно нашим силам, и что мы стоим на правильном пути.
Его кажущееся внешнее спокойствие было потому отнюдь не проявлением его равнодушия или непонимания обстановки, а только той исключительной внешней выдержкой, под которой скрывалось подчас глубокое волнение.
Я убежден, что даже большинство из нас, стоявших близко к государю, все же не знали его сложной души и не представляли себе, что именно переживал он в частые минуты глубокого и скрытого от всех нас раздумья. Конечно, немалую роль играла во внешнем проявлении его отношения к окружающим событиям и та черта его характера, которую принято называть оптимизмом. Была ли эта черта присуща его характеру по его природе или была она выработана государем под влиянием императрицы, я этого не знаю, но следует всегда помнить, что не только в эту пору, но даже гораздо позже, когда события приняли грозный оборот и война разразилась над всем миром, и даже еще позже, когда мы стали нести грозные поражения, вера в великое будущее России никогда не оставляла государя и служила для него как бы путеводной звездой в оценке окружавших его событий дня.
Он верил в то, что он ведет Россию к светлому будущему, что все ниспосылаемые судьбою испытания и невзгоды мимолетны и, во всяком случае, преходящи и что даже если лично ему суждено перенести самые большие трудности, то тем ярче и безоблачнее будет царствование его нежно любимого сына.
Я убежден, что до самой минуты своего отречения эта вера не оставляла его, и тем с большею уверенностью я говорю, что в данную минуту Романовских торжеств государь спокойно, но вполне сознательно учитывал политические события без всякой тревоги за их развитие и благополучный конец. В этом его настроении укрепляло государя и отношение С. Д. Сазонова — всегда ровное, очерчивающее события правдиво, без всяких прикрас, с легким оттенком иронии, всегда нравившейся государю и внушавшей уверенность в то, что все обойдется.
После закрытия сессии Государственной думы мне пришлось отдать много времени и забот делам железнодорожного строительства. Еще до роспуска Думы в Петербург приехал синдик корпорации парижских маклеров господин де Вернейль, игравший в ту пору большую роль на бирже и употреблявший свое влияние далеко не всегда на пользу русского кредита, несмотря на постоянное заявление им противного.
В это время, невзирая на мои крупные и резкие разногласия с покойным С. В. Рухловым на почве частного строительства, последнее стало развиваться чрезвычайно быстро. Старые большие общества добивались и добились, при моем содействии и против настойчивой оппозиции С. В. Рухлова, продления сроков их концессий и разрешения постройки ими новых линий значительного протяжения. Целый ряд мелких новых железнодорожных обществ образовался за короткое время благодаря исключительной поддержке Министерства путей сообщения, которое думало, по совершенно непонятным для меня основаниям, создать в их лице какой-то противовес старым, большим обществам, находившимся, однако, в полной зависимости от государственной власти, и настаивало передо мною о разрешении всех дел об образовании этих обществ в самом спешном порядке.
Соискателями на концессии являлись большей частью люди не только без всяких личных средств, но и без всякого делового имени и без малейшего кредита. Я боролся против этого вредного явления всеми доступными мне способами, доказывал Сергею Васильевичу всю вредность такой системы, при которой соискатели концессии, получив устав, начинали обегать все банки и продавать свои концессии, потому что сами не имели никакой возможности осуществить их, и таким способом только дискредитировали
