русское дело и портили наш кредит.
Мои настояния оставались, большею частью, бесплодны. Против меня неизменно выдвигался один и тот же аргумент моего особенного покровительства крупным железнодорожным обществам.
Министра путей сообщения неизменно поддерживали все министры так называемого правого крыла: Щегловитов, Маклаков, Кассо, Сухомлинов; к ним же потом всегда присоединялся и Кривошеин, и мне не оставалось другого выхода, как уступать, потому что делать на каждом шагу разногласия и доводить их до государя было очевидно бесцельно.
Таким образом, к началу 1913 года скопилось большое количество выданных концессий; поместить их облигации на внутреннем рынке не было никакой возможности, и в Париже, Лондоне, Берлине и Брюсселе появилась целая стая аргонавтов новейшей формации — в поисках размещения на этих рынках новых русских облигаций. Результат явился, конечно, тот, которого и следовало ожидать. Крупные заграничные банки, не зная этих соискателей, просто не входили с ними ни в какие отношения, да они и не могли предлагать публике подписываться на сравнительно мелкие суммы — в 20–30 миллионов франков в виде облигаций таких мелких железных дорог, названия которых публика не могла даже произнести и, во всяком случае, не могла найти на карте местностей, обслуживаемых этими дорогами. Она должна была доверять просто гарантии русского правительства.
Предпринимателям не оставалось ничего другого, как обратиться к мелким банкирским фирмам, а те, не будучи вовсе заинтересованы в положении русского кредита и нимало не заботясь об интересах своих клиентов или о пертурбации на денежном рынке вообще, — думали только о том, как совершить данную сделку и опустить облигации в публику подешевле, положив в карман более или менее приличную комиссию.
Концессионеры, также нимало не думая о том, что ни один уважающий себя русский министр финансов не утвердит сделки, явно невыгодной для государственного кредита, привозили в Петербург свои предварительные договоры и совершенно наивно недоумевали, каким образом несговорчивый министр вместо того, чтобы благодарить их за их блестящую финансовую операцию, отвечает им категорическим отказом утвердить результаты их гениальных усилий. Отсюда новая легенда о пристрастии моем к большим железнодорожным компаниям и новые жалобы министру путей сообщения, как защитнику «малых сих», новые неприятные разговоры в Совете министров и новые попытки повлиять на меня через посредство новой формации ходатаев по делам сомнительного свойства, какими являлись, с некоторого времени, отдельные члены Государственной думы и даже Государственного совета, правда немногие.
Как бы мелка ни была отдельная концессия, как ни была явна недопустимость тех финансовых условий, на которых предлагалась реализация акционерного и в особенности облигационного капитала, всегда находились охотники оказывать их покровительство «угнетаемым» мною новым концессионерам. Последствием этих событий естественным образом явилось новое неудовольствие на меня, нежное отношение к министру путей сообщения, как покровителю молодых и слабых концессионеров, и, что всего прискорбнее, — накоплению выданных, но не осуществленных концессий.
Меня уговаривали многие из близких мне людей изменить мое резкое отношение к делу и дать мое утверждение некоторым невыгодным сделкам, переложив моральную ответственность на Министерство путей сообщения, но я не мог этого сделать, так как действительная ответственность оставалась бы, во всяком случае, на мне, и ее отражение было бы особенно гибельно не столько для непосредственных результатов нового железнодорожного строительства, сколько для общего положения русского государственного кредита.
На эту сторону дела никто в Совете министров не обращал ни малейшего внимания: одни просто не понимали или не хотели понимать в этом вопросе его сущность, другие, как, например, Тимашев или Харитонов, прекрасно понимали, но не хотели выступить резко на защиту моей точки зрения, третьи, как Кривошеин, Щегловитов и в особенности Рухлов, имели свою теорию бумажно-денежного обращения и убежденно считали меня вредным охранителем золотого обращения и осторожных выпусков кредитных билетов.
При описываемых условиях приезд в Петербург господина де Вернейля оказался как не могло быть более кстати. Резкий по внешней форме своих объяснений, необычайно самоуверенный и придающий себе и своему влиянию на парижском денежном рынке гораздо большее значение, нежели он имел на самом деле, де Вернейль заявил мне, что парижский рынок совершенно дезорганизован постоянными появлениями целого ряда русских предпринимателей, которых никто в Париже не знает и которые обивают, в буквальном смысле слова, пороги преимущественно самых мелких банков, предлагая самые фантастические условия, лишь бы заручиться помещением своих облигаций, и уверяют направо и налево, что согласие министра финансов на эти невероятные условия обеспечено.
Цель его приезда и заключалась поэтому в том, чтобы:
1) узнать действительно ли я согласен идти на столь невыгодные для России условия во имя ускорения постройки целого ряда железнодорожных линий, пренебрегая в то же время расстройством всего рынка русских бумаг;
2) разъяснить мне тот огромный вред, который наносит России такая политика финансирования железнодорожного строительства;
3) передать мне, что он уполномочен своим министром финансов вести со мною переговоры об изменении общих условий реализации на французском рынке русских железнодорожных ценностей.
Я не получил ни непосредственно от министра финансов Шарля Дюмона, которого я к тому же лично до того и не знал, ни через французского посла Делькассе, с которым я поддерживал самые добрые и близкие отношения, никаких указаний об официальном характере миссии де Вернейля и имел все поводы сомневаться в этом, зная, насколько недолюбливали его представители крупных банков, всегда пользовавшиеся огромным влиянием в министерстве.
Я имел поэтому значительные основания сомневаться в характере заявленных мне полномочий, но оказалось, по сделанному мною запросу, что правительство действительно уполномочило де Вернейля говорить со мной, и даже ожидает от меня письменного уведомления о результате наших переговоров. Меня немало удивило, что само министерство финансов не сочло нужным предварить меня об этой миссии де Вернейля. Тем не менее мне пришлось по необходимости вести эти переговоры и в результате их, после отклонения мною целого ряда предложенных Вернейлем совершенно неприемлемых комбинаций, явилась новая схема финансирования железнодорожного строительства, предложенная мною. За нее на меня обрушились сначала жестокие нападки в Государственной думе, а затем ее усвоил тотчас же мой преемник Барк, который получил, правда, совершенно подготовленную операцию, но заявил себя солидарным с нею. И та же Дума открыто признала ее весьма удачно разрешившей эту сложную задачу.
Эта система заключалась в совершенном отстранении концессионеров от ведения переговоров с финансистами, в возложении этой обязанности исключительно
