на министра финансов и в соединении целого ряда небольших железнодорожных выпусков облигаций в один, так называемый объединенный заем, разделенный на секции, соответственно отдельным железнодорожным предприятиям.
Этим разом достигалось несколько целей: 1) Отстранились неумелые посредники от ведения переговоров с финансовыми кругами; 2) Все дело передавалось в руки ответственного министра, и устранялось всякое сомнение в том, что выработанные соглашения могут быть впоследствии не утверждены; 3) С международного рынка снималась постоянно давившая на него неизвестность, что вскоре после заключения одной операции вновь появятся другие, которые внесут новую неустойчивость в биржевой оборот.
Немалое влияние на мои переговоры с де Вернейлем и на принятие выработанной мною схемы нашим Советом министров имело и то, что я познакомил с Вернейлем государственного контролера Харитонова. Умный, схватывающий на лету всякий вопрос, понимавший и прежде, что мы вели просто глупую политику, покойный Харитонов после беседы с Вернейлем приехал ко мне и со своими обычными шутками сказал мне: «Ну, довольно мы забавлялись с министром путей сообщения, покровительствуя грудным младенцам, пора взяться за ум и перейти с Никольского рынка (намек на всякую концессионную мелкоту) на разговор с приличными людьми».
Я просил его повлиять на министра путей сообщения, с которым его связывали близкие отношения, в том, чтобы он не совал мне обычных для него палок в колеса при внесении мною вопроса в Совет министров, и на другой же день Харитонов приехал ко мне и сказал, что С. В. Рухлов и сам хорошо понимает теперь, что его система привела только к скандалу, что и ему стало известно, что покровительствуемые им лица стали открыто заниматься перепродажей своих концессий и, в сущности, не могли провести толком ни одного дела, и дали мне действительно в руки большое оружие против него, и что он готов открыто сознаться в своей ошибке, лишь бы я не очень резко ставил этот вопрос в Совете. Для меня это заявление было крайне ценно.
Я не хотел вносить в Совет определенного письменного доклада, так как у меня не было в руках твердого предложения, окончательно принятого уже французскими финансовыми кругами, и я сделал Совету в предположительной форме словесный доклад, решительно поддержанный на этот раз не только Харитоновым и Рухловым, но даже вызвавший открытую поддержку со стороны Кривошеина, который был, впрочем, «ознакомлен» мною в частной беседе с возникшим новым способом финансирования частного железнодорожного строительства.
На ближайшем же моем всеподданнейшем докладе я представил весь вопрос уже в виде письменной схемы также на предварительное одобрение государя, получил от него полномочие начать открытые переговоры с Парижем, и если я найду полезным, то поехать для этого туда при первой возможности.
Поездку свою я наметил не ранее осени, а тем временем вошел в сношение с министром иностранных дел, прося его предварить об этой новой комбинации французское правительство через нашего посла Извольского. Сам я сделал то же самое через Рафаловича, уполномочив его ознакомить с этим проектом русскую группу банкиров.
После долгого времени я видел в этом деле первую крупную финансовую удачу, и мне казалось, что мне удастся поставить наше новое железнодорожное строительство на твердое основание и дать ему правильное и устойчивое направление, свободное от всяких случайностей и подчиненное определенному финансовому плану.
Вскоре после благополучного направления этого вопроса произошло событие, достойное быть отмеченным особо.
В Петербург приехал для обычной ежегодной встречи с нашим начальником Генерального штаба (такая ежегодная встреча поочередно в Париже и в Петербурге была предусмотрена военной конвенцией, заключенной между нами и Францией) начальник французского Генерального штаба, впоследствии главнокомандующий французской армией в начале войны генерал Жоффр.
О его приезде военный министр, конечно, меня не предупредил, полагая, вероятно, что мне, как гражданскому человеку, нет никакого дела до этого чисто военного вопроса. Печать также не оповестила об этом приезде, и я узнал об этом только тогда, когда из французского посольства прислали спросить меня, в какой день и час я приму генерала Жоффра. Я жил в это время, как и всегда летом, на даче на Елагином острове.
В один поистине прекрасный июльский день — он был исключительно жаркий — к моему подъезду подъехал целый поезд из нескольких автомобилей и парных колясок, и в моей довольно тесной гостиной скопилось большое общество: генерала Жоффра сопровождало счетом 16 человек его свиты, состоявшей из французских офицеров и из наших офицеров Генерального штаба. В числе последних не было вовсе высших чинов штаба, с которыми мне приходилось ранее встречаться в каких бы то ни было заседаниях. Я знал среди них только одного — генерала Воронина, нашего бывшего военного агента в Австрии.
Едва все успели разместиться и обменяться обычными приветствиями, как генерал Жоффр обратился ко мне со следующими словами: «Я приехал к вам, господин председатель, с просьбой оказать нам вашу помощь в деле развития русской железнодорожной сети, так как от этого зависит теперь вся подготовка наших общих военных сил. Вы знаете, в каких тревожных условиях живет теперь весь мир, и французское правительство очень надеется на вашу помощь и, со своей стороны, готово идти широко навстречу вашим желаниям».
Поблагодарив генерала за его добрые слова и объяснив ему, что все дело нашего железнодорожного строительства зависит исключительно от возможности скорой реализации капиталов для этой цели, и объяснив ему, что такие капиталы мы можем найти только во Франции, я сказал генералу Жоффру, что этот вопрос требует более широкого обсуждения, и спросил его, не хочет ли он посвятить ему более обстоятельную и отдельную беседу, назначив мне для этого отдельное свидание, к которому я подготовил бы необходимые материалы.
Тоном величайшего добродушия, обращаясь ко всем своим русским и французским спутникам, генерал Жоффр сказал мне буквально следующее:
«Я думаю, что все мы, собравшиеся здесь, настолько заинтересованы этим вопросом, что можем обменяться нашими взглядами теперь же, тем более что я пробуду здесь очень короткое время, и мне не так легко найти свободную минуту для отдельной беседы».
Мне пришлось, таким образом, вести разговор с Жоффром в присутствии всей его русской и французской свиты, и мне крайне жаль, что, кроме генерала Воронина, я не могу указать поименно, кто был свидетелем моих объяснений.
Я развил
