все время добивались приобретения этой земли в собственность. Румынское правительство влияло на монастырь, чтобы он не соглашался на мелкие сделки с крестьянами, а заключение крупных сделок на имя больших товариществ было невозможно, за неимением у крестьян наличных денег, без чего монастырь не шел на соглашение. Заинтересованные в этом имении лица и со своей стороны не упускали случая, чтобы расстраивать и замедлять ход этого дела, и мне удалось только после продолжительных настояний вместе с Министерством иностранных дел достигнуть, наконец, соглашения румынского правительства на передачу нам этого имения. Выработаны были условия осуществления этой сложной комбинации, составлен был план ликвидации имения через посредство Крестьянского банка, заранее были изготовлены сделки с малоземельными крестьянами, давно жаждавшими покупки банком этой земли, и все дело сулило и крестьянам, и банку огромные выгоды.
Что стало с этим делом, стоившим нам, и лично мне, немалого труда, после того как я покинул Министерство финансов, я не знаю, но летом 1913 года оно было в полном ходу, и крепостные документы на переход имения в руки Крестьянского банка были уже изготовлены, и ожидалось только завершение второстепенных формальностей. Очевидно, что потом и из этого дела ничего не вышло, и до начала войны мы не успели его реализовать.
Письмо Нарышкина меня не удивило. Еще зимою 1912–1913 годов, в один из очередных докладов в Царском Селе перед тем, как я вошел в кабинет государя, командир Сводного полка, генерал Комаров, постоянно заходивший в приемную государя перед приездом министров, к которым у него всегда были всякие просьбы, встретил меня и предупредил, что на днях он представил государю прошение матери лейтенанта Мочульского, ходатайствующей о том, чтобы ей или ее сыну было уступлено из покупаемого Крестьянским банком имения монастыря Св. Спиридония — 300 десятин земли, по цене, которую заплатит сам банк. Комаров добавил, что государь предполагал переговорить об этом прошении со мною. И действительно, по окончании моего доклада государь передал мне это прошение и спросил, можно ли его удовлетворить.
Зная хорошо это дело, я объяснил, что исполнить желание госпожи Мочульской совершенно немыслимо, так как имение покупается Крестьянским банком для распродажи всей земли исключительно крестьянам, причем число малоземельных крестьян, ожидающих продажи им этой земли, так велико, что только малая часть их может быть устроена, и продажа хотя бы одной десятины иначе, как крестьянам, была бы просто незаконна и могла бы вызвать большие нарекания. Государь выслушал меня без всякого неудовольствия, поблагодарил за разъяснение и, не передавая мне прошения, сказал, что он скажет кому следует, что просьба совершенно неисполнима. На этом все и кончилось, и больше ни разу государь к этому вопросу не возвращался.
Из письма Нарышкина было ясно, что те же Мочульские не удовольствовались отказом, а нашли новый путь к императрице, на этот раз, по-видимому, уже не через Комарова, так как я немедленно запросил последнего по телефону, каким образом возник снова этот вопрос, и получил уверение, что он об этом ничего не знает, но слышал только от того же Нарышкина, что императрица будто бы заинтересовалась просьбой Мочульского и обещала ему помочь. Когда я прибыл на яхту «Штандарт» и кончил весь очередной мой доклад, я вынул письмо Нарышкина, прочитал его государю, напомнив доклад мой по тому же вопросу зимою. На это государь сказал мне, что хорошо припоминает это дело и так же ясно помнит, что такая просьба совершенно незаконна и ее исполнить нельзя. Государь прибавил, что императрица чувствует себя сегодня значительно бодрее и, конечно, охотно примет меня.
«Вы разъясните ей это дело, — сказал государь, — так же просто и убедительно, как разъяснили это мне, и я уверен, что ее величество также поймет вас, как я, тем более, что вопрос до очевидности ясен». На замечание мое, что мне крайне обидно, что я вынужден доложить ее величеству о неисполнимости обращенной к ней просьбы и легко могу снова вызвать этим ее неудовольствие, так как государыня императрица вообще относится ко мне с некоторых пор неблагосклонно, государь ответил: «Ее величество никогда не выражала мне неудовольствия на вас и, несомненно, поймет, что вы не можете удовлетворять незаконных просьб. Если бы даже мы исполнили просьбу очень хорошего офицера, которого мы близко знаем, то за ним пошел бы целый ряд таких же просьб со стороны других, и вы действительно встретились бы с очень трудным положением. Вы оберегаете нас от несправедливости».
Императрица приняла меня на правой рубке «Штандарта». Она лежала на соломенной кушетке, покрытая теплым пледом, несмотря на то, что день был очень теплый и ярко солнечный. На вопрос мой о ее здоровье она ответила: «Все так же, как всегда» — и не обратилась ко мне ни с каким вопросом. Тогда я сказал, что получил через Нарышкина приказание ее доложить просьбу лейтенанта Мочульского, причем мне передано, что «ваше величество принимаете эту просьбу близко к сердцу и желали бы ее удовлетворить». Разговор шел, как всегда, по-французски. Императрица подтвердила, что она действительно интересуется просьбою Мочульского и очень желает ее удовлетворить. «Это все, — прибавила она, — что мы можем сделать для тех, кто верно служит нам и кого мы близко знаем».
Мне пришлось доложить весь вопрос с начала его возникновения, и привести все аргументы в доказательство неисполнимости этой просьбы, которые я приводил государю, и довести до сведения императрицы, что все мною сказанное я доложил государю, который вполне понял, что я, при всей моей горячей готовности исполнять угодное ее величеству, лишен всякой возможности сделать что-либо в пользу Мочульского. Императрица слушала меня с видом трудно скрываемого неудовольствия и, когда я кончил, сказала мне более чем сухо: «Я была уверена, что на мое желание я получу только тот отказ, который я от вас слышу; меня это нисколько не удивляет, ибо я привыкла уже к тому, что мои просьбы большею частью оказываются неисполнимыми». Я поспешил высказать, насколько мне больно слышать такие слова и что для меня было бы величайшею радостью идти навстречу желаниям ее величества.
Императрица ничего не ответила мне на это, наклонением головы дала понять, что продолжать разговора более не желает, и, когда я встал и откланивался, с трудом и крайне неохотно протянула мне руку.
Это было в последний раз, когда я видел близко императрицу и разговаривал с нею. Во всех последующих случаях,
