И несомненно, вся эта среда ждет минуты, когда это постороннее тело избавит ее от своего присутствия.
Оттого-то каждый раз, когда я приезжал в Ялту, мне всегда казалось, что засиживаться здесь не следует, что дела от этого не выигрывают и что даже скорее появление здесь министров рассматривается как прибытие гостей, которых провожают особенно ласково в минуту их прощанья.
Меня встретила в Ливадии обычная ласка и все та же внешняя приветливость, которая ничем не отличалась от прежних приемов.
Доклад мой о сводке бюджета вызвал даже как будто больше интереса, чем раньше. Государь входил во все частности, просил не раз сказать, как разрешен тот или другой отдельный вопрос, вызывающий в прошлом резкие споры, и неоднократно говорил мне: «Не бойтесь задержать меня, здесь не то что у вас в Петербурге; я здесь совсем свободен и даже рад тому, что вы заставляете меня больше заниматься делами».
В числе вопросов, которым я посвятил немало времени, был, конечно, и вопрос о железнодорожном займе в связи с моим предположением поехать за границу непосредственно из Ялты, не заезжая в Петербург. Государь хорошо помнил, что я писал ему об этом, отнесся очень сочувственно к моей мысли, хотя больше останавливался на вопросе о том, как думаю я использовать мой отдых, и ни одним словом не обмолвился о каких-либо частностях нашего железнодорожного строительства, и не сказал мне вовсе о том, что ровно неделю перед тем ему был представлен по Генеральному штабу особый доклад, в связи с приездом генерала Жоффра, и что им одобрена даже особая схема постройки целого ряда дорог, о чем ни мне, ни министру путей сообщения не было решительно ничего известно.
Я упомянул уже раньше, что только два месяца позже, в Париже, в совещании в министерстве иностранных дел я узнал о существовании этого доклада и приложенной к нему схеме. Зная государя хорошо, я уверен, что в этом не было ни малейшего умысла с его стороны, а была просто забывчивость или, еще проще, что в данную минуту государь не подумал о том, что мне следовало быть в курсе этого вопроса. Для военного же министра, как члена Совета министров, нет никакого оправдания в том, что он вел, как, впрочем, и всегда, свою отдельную политику, не считая вовсе нужным делиться своими предположениями с тем, кому, во всяком случае, придется расхлебывать кашу.
Когда на этом докладе зашла речь о нашей внешней политике и я спросил государя, какие указания даст он мне для моих неизбежных встреч, как в Париже, так и в Риме и Берлине, которого мне тоже не миновать, то государь ответил мне только: «В Париже вы знаете решительно всех политических людей и будете, конечно, заняты преимущественно вопросом железнодорожного займа. Кланяйтесь от меня Пуанкаре, скажите ему, что я счастлив тому, что во все переживаемые нами острые минуты мы так солидарны во всем, что Франция может спокойно рассчитывать на меня во всех вопросах, затрагивающих ее жизненные интересы, и что балканские события говорят мне каждый день, какое великое счастье для всего мира, что мы так тесны во всем, что волнует теперь весь свет. В Италии лучше всего не вести никаких разговоров. Я мало верю итальянцам. Они никогда не войдут в откровенную беседу с нами, всегда утонченно любезны, на самом же деле думают только о том, как воспользоваться теми или другими осложнениями, чтобы провести что-нибудь выгодное лично для себя. Они всегда сидят между двух стульев: Германией и Францией, и ведут, конечно, немецкую политику, уверяя в то же время Францию о своей искренности».
Мне пришлось особенно остановить внимание государя на том, как мне быть по отношению к императору Вильгельму. Пока я не выезжал из России, у меня не было никаких новых обязательств выражать еще раз мою благодарность за оказанное мне высокое отличие — пожалование ордена Черного Орла. Она была уже к тому же принесена мною в свое время в достаточно почтительной форме. Но проехать мимо Берлина и не остановиться там мне казалось просто невозможным. Кроме того, германский посол граф Пурталес незадолго перед моим выездом из Петербурга заехал ко мне по совершенно пустому поводу и, прощаясь со мною, как бы невзначай спросил меня: когда, приблизительно, думаю я проехать через Берлин, так как он сам будет возвращаться в последних числах октября и «ему и его жене было бы очень приятно совершить вместе с нами обратный путь».
К тому же на мне лежал и другой долг вежливости: я обещал германскому канцлеру Бетману-Гольвегу отдать ему в Берлине его визит еще прошлого года, после свидания императоров в Балтийском Порту.
Сазонов, с которым я говорил на эту тему, отнесся к моему вопросу с его обычною упрощенностью и сказал мне только: «Конечно, вам необходимо просить аудиенции у императора, но его, конечно, не будет в Берлине, и вы очень просто выйдете из щекотливого положения, так как я хорошо понимаю, что вам совсем не хочется поднимать шум около вашего невинного визита».
Все это я доложил государю и получил от него такой ответ: «Будь я на вашем месте, я сделал бы все возможное, чтобы уклониться от свидания с императором Вильгельмом, но я хорошо понимаю, что вам неудобно избегнуть остановки в Берлине, и желаю, чтобы сбылось предсказание Сазонова, что императора не будет там. Во всяком случае, так как вы поедете в Берлин на пути домой, то вы скажете об этом в Париже, и тогда не будет никакой неловкости». На этом наша беседа кончилась, и государь не возбуждал более никаких вопросов. Из этого моего пребывания в Ливадии и Ялте нужно отметить еще следующее.
Еще до моего выезда за границу мне прислали из Петербурга очередной номер «Гражданина», в котором «Дневник», писанный, как всегда, лично Мещерским, был полностью посвящен мне и моей поездке за границу. В выражениях самых недвусмысленных затрагивалась все та же излюбленная тема о нашем «парламантаризме», об умалении министрами и в особенности председателем Совета министров престижа власти государя, а затем высказывалась заветная мысль автора о необходимости покончить с этим «западноевропейским новшеством», упразднить Совет министров и вернуться к прежнему Комитету министров, поставив во главе его такого заслуженного и преданного своему государю сановника, как И. Л. Горемыкин или А. С. Танеев. Затем в
