и скорее добраться до Парижа, где меня ждали уже начиная с половины октября.
За время моей болезни в Риме я никого не мог видеть, кроме нашего посла Крупенского, и только накануне моего выезда имел короткую беседу с министром иностранных дел маркизом Сан-Джулиано, который, видя мою слабость, ограничился короткою беседою, но в ней дал ясно понять, что Италия не откажется от Валоны, во всем же остальном готова идти рука об руку с Францией, и пойдет на всякое соглашение, которое в состоянии внести успокоение на Балканах.
Приезд мой в Париж был обставлен чрезвычайно парадно. На Лионском вокзале, кроме всего состава нашего посольства, меня встретил председатель Совета Барту, министр иностранных дел Пишон, министр финансов Шарль Дюмон, префект полиции, представитель президента республики и обычная в этих случаях во Франции толпа.
Да и вообще две с половиною недели, которые я провел в Париже, были сплошным праздником. Всех приемов не перечесть; все оказывали мне с женою величайшее внимание; печать все время посвящала мне и России самые сочувственные статьи; интервью со мною почти не сходили со столбцов газет, и в этом отношении я руководствовался прямыми желаниями французского правительства, которое просило меня принимать печать как можно шире; и я имею полное право сказать, что не было мною сказано ни одного слова, которое не было бы заранее одобрено правительством. Наш посол Извольский, обычно признававший только свой собственный авторитет и весьма кисло-сладко отзывавшийся о всех и каждом, чуть не ежедневно заезжал ко мне только за тем, чтобы сказать, что я оказываю ему величайшую помощь и что он не имеет достаточно слов сказать мне, насколько единодушна печать в оценке моего пребывания и какое положительное влияние оказывает оно на настроение общественного мнения.
Рядом с этою внешней жизнью шла большая, мало заметная для публики работа: приходилось заканчивать переговоры по окончательному выяснению условий железнодорожного займа, и на этом вопросе столько же усилий выпало на мою долю для того, чтобы сгладить шероховатости среди банкиров, сколько и для того, чтобы заручиться окончательным сочувствием правительства и подвинуть его на более настойчивое воздействие на последних. В этом последнем отношении наибольшую, хотя и внешне незаметную услугу оказал президент республики, авторитет которого решительно поддержал авторитет министра финансов Дюмона. Другим лицом, помощь которого я должен по справедливости отметить, был сенатор и редактор газеты «Радикал» Першо. Об этом последнем лице стоило бы сказать несколько слов отдельно, настолько своеобразно было положение, занятое им в русском вопросе, но это отвлекло бы меня в сторону.
Целые дни уходили на всевозможные совещания и деловые встречи, но зато и конечный их результат вознаградил меня широко за все понесенные труды: я покинул Париж с подписанным между мною и синдикатом банков соглашением о реализации нами во Франции ежегодно, в течение пяти лет, железнодорожного займа на сумму не менее 550 миллионов франков в год, или почти трех миллиардов в течение пятилетия. Французское правительство в лице министра финансов заявило свое согласие на совершение этой операции, биржевая котировка также была обеспечена, и оставалось только окончательно закрепить выпускной курс займа, что и было потом сделано мною накануне моей отставки.
Все наперерыв поздравляли меня с небывалым успехом, и я выехал из Парижа под самым лучшим впечатлением.
Для характеристики моего пребывания в Париже я должен, однако, упомянуть еще о некоторых эпизодах, достойных быть отмеченными.
Во вторую половину моего пребывания в Париже туда приехал из Биаррица с женой граф Витте и остановился в той же гостинице «Бристоль» на Вандомской площади, где жили и мы, и притом как раз в помещении над нами. Я узнал о его приезде от моего секретаря и тотчас пошел к нему, но не застал его и видел только графиню, которая поспешила мне сказать, что она счастлива видеть, какой радушный прием оказывают мне все, как велико число посещающих меня, и как радостно, что французы, видимо, отдают мне справедливость. Она старалась всячески уверить меня в ее особенной дружбе ко мне и в той благодарности, которую она питает ко мне за все добро, сделанное ее дочери. Самого графа Витте я видел очень мало, как потому, что был занят целыми днями, так и потому, что и он мало бывал дома.
Вскоре, однако, после его приезда ко мне зашел перед самым моим завтраком господин Бенак, прямо спустившийся от Витте, и сказал мне, что он зашел ко мне исключительно для того, чтоб передать под свежим впечатлением то отрадное чувство, которое оставили в нем суждения графа Витте на мой счет. Говоря о тревожном внешнем положении Европы и отвечая на вопрос Бенака о том, насколько грозны все переживаемые события, Витте будто бы сказал ему, что величайшее для России и для всей Европы счастье, что председатель Совета министров в России — я, так как я крайне осторожен, убежденный противник войны, не желаю портить прекрасного финансового и экономического положения своей страны, по складу моего характера совершенно не склонен к каким-либо авантюрам и всегда сумею удержать наших шовинистов от всякого рода эксцессов.
Он прибавил при этом, — чего не скрыл от меня Бенак, предварительно извинившись за то, что в этом добавлении есть недобрый намек на мой счет, — что самые недостатки моего характера и моих дарований — на пользу общему делу, ибо я — «человек без большой инициативы, недостаточно смелый, не обладаю способностью подчинять себе людей и не в состоянии лично удержать их от прямого безрассудства».
Бенак прибавил мне в пояснение этой оговорки, что у него явилось впечатление, что граф Витте испытывает, по-видимому, плохо скрываемое им чувство горечи от того приема, который оказывается мне, и, в особенности, от сочувственного тона печати, так как он упомянул в разговоре с ним только, что мне следовало бы держаться скромнее, так как председатель Совета в России вовсе не есть глава правительства, и Бенаку пришлось даже взять меня под защиту и сказать, что ему приходится, наоборот, слышать всюду особенно сочувственные отзывы о скромности моей и моей жены, и эта черта громко противополагается высокомерию и чванству нашего посла Извольского, заставляя людей отзываться о нас обоих с особою симпатиею.
Перед выездом моим из Парижа я заходил к графу Витте проститься, и он всячески уверял меня в
