утра мы приехали в Берлин. На вокзале было пусто, и только два лица встретили нас: агент Министерства торговли К. К. Миллер и советник посольства Броневский. Последний передал мне распечатанную посольством телеграмму от Сазонова, сказав при этом, что посол не ознакомил его с ее содержанием и придет сам ко мне в гостиницу к 9 часам.
Тут же на вокзале я прочитал расшифрованную депешу Сазонова следующего содержания: «Передайте председателю Совета министров по приезде его в Берлин, что государь император поручает ему войти в объяснение с германским правительством по поводу предположения последнего относительно генерала Лимана фон Сандерса и заявить ему, что мы ни в коем случае не можем согласиться с этим предположением».
В десятом часу Свербеев пришел ко мне в отель «Континенталь» и принес, в дополнение сообщенной уже мне телеграммы, еще краткое сообщение от того же Сазонова о том, что в бытность его с докладом у государя в Ливадии он узнал, что германское правительство решило сменить прежнего своего инструктора турецких войск фон дер Гольц-пашу и назначить на его место бригадного генерала Лимана фон Сандерса, с поручением ему же и командовать 2-м турецким корпусом, расквартированным в Константинополе, — на что русское правительство согласиться никоим образом не может. Этим в корне изменялось бы положение дел в Турции. Свербееву предлагается сделать решительные шаги протеста и прибавляется, что Сазонов надеется на то, что он встретит энергическую поддержку в союзнике. На мой вопрос, что успел сделать Свербеев между первым сообщением и полученною после для меня телеграммою, он ответил, что еще ничего не предпринял, так как первое сообщение опередило второе всего на два дня; французского посла Жюля Камбона он не видел, по причине его болезни, и хотел посоветоваться со мною до получения телеграммы, ибо знал, что я, во всяком случае, остановлюсь в Берлине, — а теперь передает все дело мне, тем более что у него никаких дополнительных сведений нет, и в немецкой прессе об этом вопросе вообще никаких суждений не имеется.
Таким образом, вся эта история сваливалась мне на голову, в буквальном смысле слова, как снег, и первое ощущение горечи было оттого, что Сазонов, отлично зная, что я более двух месяцев тому назад вышел из строя текущих дел, не потрудился снабдить меня какими-либо подробностями и инструкциями, не ввел меня в курс предыдущих переговоров и просто сдал с рук на руки тому же Свербееву, не запросив его даже, в курсе ли и он этого вопроса и может ли помочь мне в моем неведении.
В этом настроении недоумения я отправился в то же утро к германскому канцлеру Бетману-Гольвегу, решившись прямо поставить перед ним ребром весь вопрос и показать, если понадобится, телеграмму Сазонова.
Беседа с ним приняла с первых же слов чрезвычайно ясный и простой характер, крайне облегчив мне мою задачу.
После первого же обмена любезностями, когда я в сдержанной форме сказал, что имею особое поручение от моего государя и очень надеюсь на то, что те откровенные отношения, которые установились между нами летом 1912 года, помогут мне найти в нем поддержку в исполнении моего щекотливого положения, — Бетман-Гольвег прямо сказал мне, что, очевидно, дело идет о миссии Лимана фон Сандерса, так как, не получая визита по этому поводу от посла, он сразу понял, что миссия вести переговоры по этому поводу возложена на меня, — чему он очень рад, так как сохранил от нашей первой встречи самое приятное впечатление, и надеется, что переговоры со мною будут облегчены возможностью не ожидать, по каждой частности, сношения с Петербургом.
Я просил его ввести меня откровенно в курс вопроса и в особенности объяснить мне, каким путем дошло германское правительство до недопустимой, с нашей точки зрения, мысли о поручении своему генералу командования корпусом турецких войск, расположенным в Константинополе.
Говорил ли мне Бетман прямую неправду или он находил только более выгодным для себя сложить с себя ответственность за неприятную беседу с человеком, к которому у него было доброе чувство, — я не знаю, но весь его разговор носил такой откровенный и правдивый характер, что я, во всяком случае, сохранил о нем самую добрую память, хотя бы за то, что он крайне облегчил мне и мой разговор с неприятным и заносчивым только что назначенным военным министром фон Эйнемом, а через день и с самим императором.
«Будемте говорить, — так начал свою речь фон Бетман-Гольвег, — как противники, которые питают друг к другу чувство глубокого уважения, у меня к вам зародилось с прошлогодней встречи это чувство в самой высокой степени, — и постараемся отделить то, против чего у вас не может быть повода к неудовольствию, от того, в чем я заранее готов признать известную долю основательности вашей тревоги. Что можете вы сказать против того, что мы решили заменить одного устаревшего генерала другим, более молодым? Срок нашего соглашения с Турцией относительно нашей привилегии иметь нашего инструктора для ее войск кончен. Ни с чьей стороны нам не было заявлено протеста против нашего бесспорно привилегированного положения иметь нашего генерала в качестве инструктора турецкой армии, и кто же может удивляться тому, что мы, состоя в очень дружеских отношениях с Турцией, конечно, постарались закрепить особым соглашением с нею это привилегированное положение. Вы нам в этом не только не препятствовали, но я могу вам подкрепить моим честным словом, что в Потсдаме, при свидании наших императоров в мае месяце, этот вопрос был затронут нашим императором в беседе с вашим государем, о чем не только я был поставлен в известность, но я положительно вас заверяю, что это было тогда же прекрасно известно вашему министру иностранных дел.
Сверх того об этом был осведомлен и ваш посол. Да и как же могло быть иначе? Турция сама не возбуждает вопроса о том, чтобы ей не был нужен европейский инструктор, Англия, конечно, с радостью предложит свои услуги, но едва ли вы можете согласиться на это, в особенности когда уже имеется общее согласие на то, чтобы ей было дано чрезвычайно важное преимущество иметь своего адмирала в качестве инструктора турецкого флота. На французского генерала в звании инструктора мы не можем согласиться. На вашего инструктора не согласятся ни Турция, ни Англия — что же остается? Искать какого-либо нейтрального инструктора, вроде шведского, для персидских войск — очевидно
