для нас еще более приемлем.
Его ответ был, как это снова показалось мне, вполне искренен. «Я не дам вам обещания за этих господ, — сказал он, — но честно говорю вам, что вы можете рассчитывать на самую дружескую мою поддержку, и скажу вам даже, почему я надеюсь убедить моего императора. С моей точки зрения, важно не то, каким корпусом будет командовать германский генерал, а то, что у него под руками будет определенная войсковая часть, на которой он может проверять приемы нашего командования и обучения войск».
Следующий день — вторник — с самого раннего утра я почти не имел возможности выйти из гостиницы: меня в буквальном смысле слова атаковали всевозможные лица из журнального мира и немалое количество представителей дипломатии.
Из числа последних моя память удерживает в особенности посещение турецкого посла Мухтар-паши, весьма элегантного, сравнительно еще молодого человека, с моноклем в глазу, который с первого же слова сказал мне, что ему известно уже, что русское правительство поручило мне протестовать против соглашения, состоявшегося между германским и его правительством, но что он может дать мне самые дружеские заверения в том, что турецкое правительство не питает никаких агрессивных намерений по отношению к русскому правительству и смотрит на свою новую конвенцию с Германией скорее с точки зрения чисто технической, в чем более заинтересована Германия, которая остановилась на втором корпусе, расположенном в Константинополе, исключительно по соображениям практического удобства, желая избегать излишних переездов для проверки методов обучения в войсках, находящихся не в месте резиденции инспектора.
Поблагодарив генерала за его посещение, я сказал ему, что, будучи в курсе моих намерений, он посвящен, очевидно, и в те основания, которые оправдывают точку зрения императорского правительства.
Мне хочется думать, что эти основания настолько серьезны, что их не может устранить то заявление, которое я принял от него с большою признательностью, и он не поставит мне в вину, если я скажу ему, что на мне лежит прямой долг выполнить поручение моего правительства и что я очень надеюсь на то, что он облегчит мне выполнение этого поручения применением его миролюбивого взгляда и не будет настаивать на том, что удобства передвижения германского генерала столь существенны, чтобы из-за них стоило не считаться со взглядами русского императора. Я добавил турецкому послу, что многое было бы гораздо проще, если бы по таким острым вопросам было больше откровенности среди заинтересованных правительств. Русское правительство не могло не отнестись с особым вниманием к возникшему вопросу уже по тому одному, что соглашение между германским и турецким правительствами последовало, как теперь оказывается, еще в мае месяце, а между тем нам оно стало известно лишь несколько дней тому назад, и совершенно случайно, без того, что ни то ни другое из обоих правительств не сочло нужным поставить нас об этом в известность. Я прибавил, что и союзное нам французское правительство оставалось также в полном неведении еще долее, нежели мы.
Посещения меня представителями печати прошли, в общем, довольно гладко. Большинство из них удовольствовались повторением моих заявлений французской печати и не требовали особых подробностей. Труднее было с представителем «Берлинер Тагеблата», в лице его главного редактора и владельца Теодора Вольфа, и группой русских журналистов. Последних я принял всех вместе и просил их ограничиться повторением того, что они знают уже из французских газет, так как на пространстве трех дней от меня нельзя требовать перемены во взглядах. Они корректно выполнили мою просьбу, и в их газетах я не прочел потом каких-либо выпадов против меня. Они остались только очень недовольны тем, что я наотрез отказался сказать им что-либо по турецкому вопросу, о существовании которого, как они сказали мне в один голос, они осведомились в министерстве иностранных дел.
С Вольфом было труднее. Он прямо заявил мне, что не станет спрашивать меня о вопросах внешней политики, хорошо понимая, что я могу только повторить то, что говорилось в Париже. Зато он забросал меня вопросами о внутреннем положении России и в особенности просил меня высказаться, как смотрю я на сохранение внутреннего спокойствия России, так как германские сведения говорят, по его мнению, о том, что революционное движение гораздо глубже, нежели оно кажется по его поверхностным проявлениям. Мой ответ, воспроизведенный Вольфом вполне точно, стоил мне впоследствии больших нападений со стороны князя Мещерского (издателя «Гражданина»). Я старался объяснить ему, что Россия идет по пути быстрого развития своих экономических сил, что народ богатеет, промышленность развивается и крепнет, в земледелии заметен резкий переход к лучшей обработке, что использование земледельческих машин и искусственных удобрений растет, урожайность полей поднимается и самый существенный вопрос, земельный, — стоит на пути к коренному и мирному разрешению. На вопрос Вольфа, какое значение придаю я революционным вспышкам, я сказал ему, что ни одна страна не свободна от этого явления, но что в России оно гнездится преимущественно в крупных промышленных центрах и не идет далеко от них.
Я прибавил, что России нужен мир более, чем какой-либо другой стране, уже потому одному, что во всех проявлениях своей внутренней жизни она чувствует, как усиленно бьется ее пульс, насколько велики результаты, достигнутые за последние 6–7 лет в ее экономическом развитии, и насколько была бы прискорбна всякая остановка в этом прогрессе. Я хорошо помню, что, отвечая на вопросы Теодора Вольфа о нашем внутреннем положении, я употребил выражение, подхваченное потом князем Мещерским, вышученное им и сделавшееся даже заголовком одного из его «Дневников», посвященных нападению на меня.
«Поверьте мне, — сказал я Вольфу, — что все доходящие до вас вести о грозном революционном движении внутри страны крайне преувеличены и исходят главным образом из оппозиционной печати. Отъезжайте радиусом на 100–200 километров от крупных промышленных центров, каковы Петербург, Москва, Харьков, Киев, Одесса, Саратов, и вы не найдете того революционного настроения, о котором вам говорят ваши информаторы».
И сейчас, много лет спустя после моей беседы с Вольфом, невзирая на все, что совершилось в России при величайшем содействии той же Германии, я не отказываюсь от моего взгляда того времени, потому что не будь войны, не будь того, что произошло вообще во время ее, окажись интеллигентные виновники революции на высоте столь легко давшейся им в руки власти, которую они взяли только потому, что она далась им без всякого сопротивления, но не сумели удержать ее, и
