дослушав, князь Павловский перебил.
— Она совершенно одна, за неё не кому ходатайствовать. Я давно проверил. Муж умер, родителей нет, да и в Венгрии мало кто знает, что она находиться в Питере. Она зачем-то спешно покидала Родину. Здесь можешь действовать без оглядки. Сегодня она в Александровской больнице на смене, возьми вечером, чтобы не привлекать внимание. Мне нужны фамилии и адреса. Она большего и не будет знать, но показания её должны быть письменными, иначе нас опять обвинят, что действуем бездоказательно, император сейчас, после «обуховских» событий не жалует методы полиции.
— Переводчика заказать?
— Она свободно говорит на русском. И проведи обыск на квартире, где она жила, забирай за любую подозрительную бумажку. Хотя… Я думаю, они сейчас очень осторожны, ты ничего не найдешь. Но меры прими. Так надо.
Подполковник развернулся уходить и уже у самой двери услышал в спину слова князя.
— Петр Николаевич. Она должна сказать фамилии и адреса, ты изловчись. Я отстраняюсь от этого ареста, но… у меня есть сочувствие к этой женщине, «вошла в воду — не зная броду», ты не забывай — она женщина, из высшего общества, молода, красива. Может быстро все получиться и выдворяй из столицы.
Обернувшись перед дверью, подполковнику на время показалось, что у князя разболелось сердце. Его рука непроизвольно легла на грудь и двигалась, словно это помогало унять боль.
Он знал князя не так давно, должность обер-полицмейстеров была восстановлена после упразднения два года назад, и он сам набирал себе в кабинет команду. Но, за всегда спокойной непроницаемой внешностью начальника, скрывался очень сильный, волевой человек, своих подчиненных он приучал не спешить, но выключать чувства в работе всегда, иначе перестанут уважать. Порядок в столице поддерживался железной рукой. Санкт-Петербург — портовый город, транзитом пропускалось много разнообразной контрабанды. Границы на море были открыты, и лидеры революционного движения ускользали с легкостью, как только режим наступал им на пятки. Уважать должны были власть, как торгаши, политики, иностранцы, контрабандисты, революционеры и население столицы. Если должность обер-полицмейстера в любом российском городе не имела такого веса, чтобы перед ней преклоняться, то для Санкт-Петербурга и Москвы все обстояло по-другому. Все рестораны и рынки старались делиться с главой правопорядка и не перечить ни в чем. Если в ресторан наведывался обер-полицмейстер, он проводил время за прекрасным обедом или ужином даром. А если он наведывался на рынок, то ему всегда делался презент из того товара, который ему приглянулся и мало того, главный по рынку делился с ним своей мздой. Сама должность это предполагала, он давал защиту и спокойствие для торгашей, контрабандистов, а между собой они были связаны напрямую. Но и это не определяло степень уважения лично к князю Павловскому. Его никто никогда не видел раздраженным, волнующимся или уступающем в чем-либо. Всегда ровно, холодно, размеренно, но целенаправленно в своей стратегии.
И поэтому последние слова князя Павловского, сказанные в спину подполковника, следующего затронули, ибо к удивлению, обнаружились слабые места и у Николай Николаевича. Он жалел эту женщину и просил с ней обходиться гибко и осторожно. Подполковник вышел из кабинета, даже не сомневаясь в том, что это быстрое и серийное дело быстро закроется и к завтрашнему утру он явиться с докладом к обер-полицмейстеру с протоколом и будет ждать следующих поручений. Женщины трусливый и слабый пол во всем. Они не то, чтобы молчат на допросах, они болтают без умолку и тогда только успевай записывать. Особы высшего общества отдают дань моде — заниматься политикой, ну и иногда, их заносит дальше позволительного, приходиться равнять искривленную дорожку. Их поведение во время ареста вызывало много иронии и даже юмора.
Впрочем … подполковник Петр Николаевич, даже и не думал, что арест графини фон Махель для него окажется таким приятным делом. Ани забрали сразу после работы, настолько тихо и быстро, что никто ничего не видел. Человек был и человека нет. Она очутилась в комнате среднего размера, с высокими окнами и на них были решетки. Руки дрожали мелкой дрожью и хотелось разрыдаться, но …в данный момент, она мобилизовала все свои силы и только кусала губы до крови, чтобы держаться.
Рассмотрев женщину, которую ему предстояло разговорить, напугать, Петр Николаевич даже вздохнул глубоко и не выдохнул, настолько поразила её тонкая и яркая красота. Но она совершенно не была похожа на венгерку. — «Да с этой женщиной находиться рядом и забыв обо всем, растворившись во времени, целая удача в жизни!» И только сейчас он досконально осознал последние слова своего начальника.
Вопросы начались шаблонные, простые, официальные. Ани четко и ровно на них отвечала, слегка успокоившись, но в глубине души причину своего пребывания в этой комнате, она знала.
С этой стороной жизни, арестом, допросом, официальными военными людьми, она столкнулась впервые. Как все проходит обычно и чем это ей грозит — она не знала. Насилие она видела два раза, когда приходили в полицейский участок к арестованному другу Игн и когда её похитил фон Махель младший.
Светло голубые стены, просто покрашенные краской, скрипучие полы, все вызывало ощущение строгой официальности. Но насилием здесь не угнетало ничего.
В глазах подполковника горели восхищенные красотой женщины огоньки мужского сластолюбия. «Да — красота — покоряющая сила!» и время тянулось бесконечно изматывающими пустыми расспросами, а Ани уже после работы была уставшая.
Ей было сказано, что список, который она вынула из камзола князя Павловского был помечен. И если она назовет людей, которым помогала, сегодня же вечером ей купят билеты и отправят в Европу, а оттуда она легко уедет домой.
— Мадам — бросил подполковник Петр Николаевич, присев на край стола перед сидящей женщиной — Наша полиция работает продумано, вы и не ожидали… еще задолго до вашего поступка, мы уже знали, что у вас нет родственников. Никого. Вы осознаете, что выхода другого у вас нет, как все рассказать и сразу вернуться на Родину, даже не простившись с вашими друзьями, если они у вас и появились в нашем городе. Вас никто не спохватиться, никто не будет искать, вы пропадете на всегда незаметно ни для кого! Я вам сочувствую! — его слова, как гвозди вколачивались в мозг и сердце холодело от ужаса. Каждое его слово было правдой.
Но она молчала, до тех пор, пока в глазах не сделалось темно
