не может распоряжаться своей жизнью сама. Чем заниматься, во что верить!» Рука так и не прикоснулась к чернилам и за окном стало смеркаться. «О, дева Мария! Как ей одиноко, как горько, как холодно, как она устала от всего и как она хочет в свой родной дом, только в свою кровать! Войцеховский, если бы ты только знал, как ей сейчас тяжело!»
Ей захотелось пересесть назад в кресло и она сделала это, съежившись, томительно стала ожидать возвращения подполковника.
Он вернулся через сорок минут. И его руки в великом разочаровании хлопнулись по бедрам. Но ничего в нем не выдавало гнева. Затаив дыхание, она следила за его поведением.
Он сел за стол и провел устало по своим волосам.
— Ани. Будет так… первыми мы арестуем ваших друзей, у которых вы жили. Это очевидно. И они так же будут подвергнуты жесткому допросу. И они признаются. Только потом ваши признания, нам будут уже без надобности, и вы пойдете по этапу. Ведь вы же выкрали список! Только перед этим вас ждет ад. Вы просто не знаете, что это такое! Вы же понимаете, это не место курорта! Я первый раз сталкиваюсь с человеком, сознательно закапывающем себя в яму!
Она кашлянула и спросила:
— Тогда зачем вам мое признание, вы можете выдумать что угодно, схватить кого угодно и сделать что угодно.
— Женщина… вы детей должны рожать — он это сказал с таким видом, как бы сам с собой разговаривая. — Пусть всем этим занимаются мужики! Вы внутри другие, какая борьба, друзья. Идеи? Муж, дети, здоровье, вот то, чем вы должны жить. Вы больше пользы принесете людям занимаясь медициной, а не этими грязными делишками, на которые вас подтолкнули. Ани, ну как же так? Ну зачем, зачем вы нас принуждаете к жестокому обращению?
Она реально испугалась. Внутри все задрожало. Она четко вспомнила то, что так старалась забыть. Ту ночь с младшим фон Махелем. И руки судорожно вцепились в деревянные ручки кресла, потому что ей нестерпимо захотелось сорваться с места и бежать, бежать без оглядки, стучать кулаками в дверь, биться, кусаться, только бы вырваться отсюда.
Пальцы, вцепившись в ручки кресла вначале побелели, потом посинели. Подполковник сидел невозмутимо и внимательно за ней наблюдал. Ани не видела, что он переменил свое намерение, в глазах появилась жалость. Он все-таки не хотел применять насилие. Решил, взять её измором.
— Ну, хорошо. Вы останетесь здесь на ночь с дежурным. Бумага и чернила по — прежнему ждут вас. Если напишите, постучите в дверь. Меня вызовут и вас отведут в камеру, вы хоть примете горизонтальное положение и сможете поспать. Но.. — он развел руками — если нет, не обижайтесь. Еще никто не выдерживал. Вы все равно все напишите, только помучаете сами себя и у нас время отнимите. А мы к вашим друзьям наведаемся. Завтра они будут здесь. Мне бы очень хотелось, чтобы вы были благоразумны. Ани, вы мне так симпатичны! Поверьте, я так не хочу всего того, что вы сами накличете на себя.
Он ушел.
Анни свернулась калачиком. Она подумает, подумает. Но сейчас ей так хотелось вздремнуть, хоть пол часа, в одиночестве, в покое, пусть даже и сидя.
Веки были тяжелые, а голова гудела, как звон тысячи колоколов. И спина замлела, ей не удавалось принять нужное положение, чтобы расслабиться. Вытянув перед собой руки, она смотрела, как они дрожат. — Вот он — страх, во свей своей красе! Требовался покой и отдых, но мысли так атаковали, что признаков сна, даже и в помине не намечалось. Кровь то приливала к сердцу, как только она представляла себе сцены насилия, то целым потоком откатывала и ноги застывали от холода, когда она начинала жалеть себя мысленно. И казалось, что уже слезы устали бежать и она выплакала все, с красными глазами, она уставилась через решетки в глухую темень окна. — Я боюсь. Я так боюсь! Мне так страшно! Мне никто не поможет! Светлана, вот оно все как бывает. Я не думала об этом. Совсем не думала о таком! Даже не предполагала. И как, как мне написать на тебя пасквиль!? — сильно, в надрыве, закусила кулак, так, что образовался большой синяк. — «О, дева Мария! Как мне страшно! Как мне одиноко! Как избавиться от этого?! Помогите, силы небесные. Дева Мария, помоги, я же никому не хотела плохого! За что, все это — за что?!» — и она опять потеряла сознание. Лежа на холодном полу, её только через час подняли и унесли в камеру. Она быстро теряла сознание, страх перемыкал поступление кровотока и организм впадал в защитную реакцию — отключался. Эту ночь она пролежала на нарах, в узкой, холодной камере. Плакала и плакала. К утру лицо изменилось до неузнаваемости. Воспаленные красные глаза, горели над лиловыми кругами под ними, тонкий нос заострился и между бровей пролегла морщинка, а также по краешкам губ. Бледная и измученная, она вновь предстала перед своим мучителем, уже с трудом воспринимая человеческую речь, находясь в полу-прострации.
А он все придвигал к ней чернильницу и бумагу, внимательно заглядывая к ней в лицо. — Ани, это так просто. Напишите и ваши терзания закончатся. Вы не будете себя винить. Я вам объясню. Вы просто человек, женщина. Ну не дано, просто не дано человеку все это выдержать. Никто, совершенно никто не выдерживает. И это нормально. Люди — плоть, кровь, нервы. Страх пожирает все! Все мы слабы. Вы, я, ваши друзья. И это нормально. И никто, Бог это не осудит, а ваши друзья, если вы думаете про них, то, поверьте, может еще напишут быстрее вашего. Вы просто слабы, вы быстро теряете сознание. Может вы не здоровы? Все быстро закончиться, только напишите признание. Не про себя. Про них.
Пустым взглядом посмотрев на Петра Николаевича, она закрыла лицо руками и опустила голову. Слез уже не было, но она тихо выла.
По-отечески, он подошел и стал гладить её по волосам.
— Я вам помогу. Вы только скажите, что мне сделать.
Она отрицательно закачала головой и он убрал свои руки с её волос.
— Ани, вы не видите себя. Вы растеряете здесь за несколько дней всю свою красоту. Ради чего? Вас же хоть кто-то ждет дома. Солнце,
