На другой день было созвано общее собрание. Первый раз в президиуме сидел дед Шкурумеляк. Старик, видно, волновался, Поглядывая на дверь: не войдет ли Ганна?
Она вошла в клуб с опозданием, когда над сотнями голов уже дружно поднялись руки. Вот колхозники увидели ее и, не опуская рук, обернулись к ней, согревая ее сердечной приязнью и доверием.
— Кто против? — спрашивает из президиума рослый Тимко Шугай, и руки одновременно опускаются.
— Единогласно?
— Единогласно!
Все снова оборачиваются к Ганне и приветствуют ее рукоплесканиями.
— Ганна, любушка, видишь, как тебя любит село? — обращается к Ганне Шкурумеляк и прикрывает рукой глаза.
— Ганна Максимовна, — подходит к ней заместитель председателя правления. — Люди выбрали вас председателем колхоза. Вот вам печать, знак нашего уважения.
Женщина низко поклонилась народу.
* * *
На широкой площади возле клуба колхозники воронежского села радушно принимают гуцульских делегатов.
— Здравствуй, дочка! — сердечно здоровается с Ксеней Дзвиняч пожилая женщина, знатная звеньевая Мария Говорова.
— Здравствуйте, мама, — поздоровалась Ксеня.
— Твоя дочурка?
— Моя.
— Красавица. Как зовут?
— Калина, — отвечает, покраснев, как калина, девочка. — А вас как?
— Мария Васильевна Говорова.
— Мария Говорова? — Дзвиняч застыла, пораженная. — Герой! Это мы вас видели в газете?
— Наверно… Пропечатали, — шутливо развела руками колхозница.
— Герой… и такая простая, — это не укладывается в голове у Ксении.
— Мария Васильевна, у вас орден и Золотая Звезда есть? — спрашивает девочка, глядя на звеньевую.
— Гуцулочка, здравствуй! — с Марийкой знакомятся окружившие ее девушки.
Знакомятся колхозники и с Миколой Сенчуком, и с Лесем Побережником, и все удивляются, зачем ему такой мешок за плечами.
— Это, наверно, зав хатой-лабораторией, — догадывается юркий курносый мальчишка. — Он, должно быть, как и наш, собирает в рюкзак всякие семена.
— Сказал тоже! У них еще нет хат-лабораторий, — возражает другой.
— Так будет! Экой ты недогадливый! Дядя, правда, что вы собираете в мешок разные семена?
— Так, так, — смущенно соглашается Лесь.
— Ну, что я тебе говорил! — торжествующе обращается курносый мальчуган к своему другу Андрейке, направляясь вслед за делегацией.
В просторной хате-лаборатории гости расселись вперемежку с колхозниками. Вокруг — достижения честного труда — щедрые плоды, золотые колосья, отборное зерно.
— Вот перед вами сахарная свекла с участка Марии Говоровой, — указка председателя колхоза Петра Иванова останавливается на стеллаже с огромными экспонатами.
— Вот это свекла! Из одной такой… литр самогона выйдет! — вырывается у Леся.
Ксеня Дзвиняч с возмущением дернула его за рукав и умоляюще посмотрела на Миколу Сенчука: мол, остановите же человека! Но Сенчук, записывая что-то в тетрадку, только усмешливо поморщился: «Что вы, Леся не знаете?»
— Благодаря передовой советской агротехнике звено Марии Васильевны собрало с гектара по девятьсот четыре центнера свеклы.
— Пять с половиной тысяч пудов?! С гектара?! Такого, прошу вас, не может быть! — Лесь даже вскочил.
— Как не может быть! — заведующий хатой-лабораторией Марк Далецкий удивленно приподнялся, и на его груди серебряным перезвоном откликнулись боевые и трудовые ордена и медали. — Мы дорожим честью своего хлеборобского слова.
— Это не зав хатой-лабораторией, это типичный единоличник, — у курносого мальчугана разочарованно кривятся губы.
— Григорий, это живой единоличник? — удивился Андрейка и, гремя коньками, стал пробираться вдоль стенки вперед, чтобы получше разглядеть Леся.
— Пять с половиной тысяч пудов? — Побережник застыл в раздумье. — Да это же земля треснет!
Слова его покрыл гомерический хохот колхозников.
— Микола, ради бога, скажите вы ему, как вы умеете! — с гневом обратилась Ксеня к Сенчуку.
— Да надо ли, Ксеня?
— Пусть не срамит нас. Что об нас люди скажут?.. У меня щеки горят.
— Он, Ксеня, не гуцулов срамит, а тяжкую нашу отсталость. И пусть очищает душу от сомнений до самого дна, пусть все, все вытряхнет, ничего чтоб не осталось. Пусть их не окрик, а жизнь рассеет. Так будет лучше.
— А и верно, — согласилась женщина и неожиданно сказала: — Микола, а это правда? Самой не верится… девятьсот четыре центнера!
— Лесь поможет тебе поверить. Слушай и красней, если тебе хочется, — проговорил Сенчук, ласково глядя на смущенное лицо Ксени.
— Не обижайся, милый человек, — обратилась к Лесю Мария Васильевна, — насмешил ты нас до слез. Но это хороший смех. Он и тебя заставит подумать, как на гуцульских землях вырастить высокие урожаи.
— Да на нашем поле никогда столько не уродится!
— Эту басню мы тоже слышали, только прежде, в тридцатых годах. И нам тогда больше пристало слушать: ведь тогда никто в мире не собирал таких урожаев. Нам, добрый человек, во всем было трудней: мы прокладывали первые борозды нового мужицкого житья-бытья. Зато на ваши плечи не лягут теперь прежние наши ошибки и неудачи. Мы от души поделимся своими радостями и надеждами и остережем от своих ошибок… И не ругай, друг, не кори свое поле, а позаботься о нем как следует, по-крестьянски. Полюби его, как любил в молодости рассветы, — в нем жизнь твоя и радость, твой хлеб и слава, если ты не поденщик, а честный хозяин на земле. Правда, и у нас еще многое не сделано, и у нас есть отсталые звенья, есть, не буду греха таить, и недостатки, — особенно в огородничестве, — от которых терпят и колхозники, и земля…
Мариечка Сайнюк слушает неторопливую речь Говоровой, как песню, и выражение глаз колхозницы отражается в ее доверчивых глазах.
— Земля любит хозяина, разумного и неутомимого, колхозного хозяина. И тогда она не устает цвесть и родить. А если ты не хозяин, а так себе, ни рыба ни мясо, если ты глядишь только, как бы протянуть день до вечера, да и завалиться барсуком в нору — против тебя и самая лучшая земля озлобится.
— Я не так себе, Мария Васильевна.
— Вот и хорошо, Лесь Иванович. А раз так, вызываю тебя на социалистическое соревнование. Мы вам поможем опытом. Поучитесь здесь, а потом, если понадобится, и к вам приедем. Только надо, Лесь Иванович, чтобы вы не раскачивались, как маятник, а с разбегу уже в этом году догоняли нас. Нелегко будет сначала. Да доброе начало что воз: сдвинь с места — и покатится… Будешь догонять?
— Побежать можно, только догонишь ли? — усомнился Лесь.
— Значит, боишься, значит, извини, не настоящий хозяин земли передо мной. А ты, Ксеня, не побоишься со мной соревноваться?
— Не побоюсь! — женщина взволнованно поднялась. — Хоть и страшновато…
— Ты уж как-нибудь свой страх Лесю Ивановичу сбудь, — он, я думаю, выдержит такую ношу, — а себе возьми нашу любовь к земле, — и она покосилась на Леся.
— Чтоб как рассвет в молодости?.. — улыбнулась Ксеня.
— Не меньше, дочка.
Мария Васильевна подошла к Ксене, пожала ей руку. Женщины миг постояли недвижно, потом обнялись, поцеловались под одобрительные аплодисменты колхозников.
— А ты, гуцулочка, тоже будешь соревноваться со мной? — обратилась Говорова к Мариечке Сайнюк.
— Очень… очень уж велика честь для меня! — зардевшись, отвечала девушка.
— А ты чести не бойся, тем более великой. С нею меж людей жить не стыдно. Только гляди, Мариечка, перегони меня. Ты ведь молодая, как утро росистое.
— Ой, что вы!
— Ты не ойкай, а послушай меня.
— А вы тогда… сердиться не будете?
— Отстанешь — рассержусь. Молодым надо учиться у старых и… перегонять их. Непременно перегонять.
— Хоть бы догнать!
* * *
Колхозники и гуцулы уже ушли из хаты-лаборатории, только Лесь, оставшись наедине с Марком Далецким, внимательно разглядывает невиданные снопы хлеба. От, покачивая головой, вдыхает запах колосьев, иногда подозрительно теребит их руками, не замечая, как и смешит и раздражает этим Далецкого.
— Свет ты мой! Сто девяносто два пуда пшеницы уродилось. Из колоска — горстка, из снопика — мерка. Как в колядке. Может, прошу вас, товарищ заведующий, дадите мне пару таких колосков? А то как стану рассказывать о них людям, не поверят они Лесю. Скажут: «Заврался ты, Лесь, а как мне такое слушать в мои-то годы?»
— Возьмите, Лесь Иванович, — Далецкий выносит из соседней комнаты отборные золотые колоски.
— Премного благодарю.
Лесь останавливается перед свеклой Марии Говоровой, жмурится и снова раскрывает глаза. Косясь на Далецкого и выбрав момент, когда тот собрался выйти в другую комнату, он… колупнул экспонат затвердевшим ногтем.
— Настоящая свекла! — убедился он наконец. — Может, прошу вас, порадуете меня и таким подарком?
