него в виде вкраплений идеи христианского мыслителя, которые, на самом деле, могли импонировать автору.
Возьмем в качестве примера изложение Книги Притчей Соломоновых: «Соверши дела твои вне дома, окончи их на поле твоем, и потом устрояй и дом твой» (23, 27). Анатоли понимает эту фразу как символическое разделение наук, где работа в поле означает изучение наук о природе, которое подготавливает к строительству дома — метафизики, науки о божественном, цели всякого познания. Михаил Скот предлагал этическое прочтение: работа в поле есть соблюдение правил поведения, далее, развивая в себе добрые качества, можно достичь мудрости. Нюансы двух толкований от нас не ускользнут: Анатоли настаивает, казалось бы, на чисто интеллектуальном аспекте философского пути человека, от физики к метафизике (т. е. буквально к «тому, что после физики»), в то время как Скот говорит о моральной готовности человека к научным занятиям. Однако Анатоли мысль христианского мыслителя должна была импонировать, поскольку отвечала его убеждению, что высшей мудростью для индивида является глубокое знание Торы[231].
Толкуя известный в экзегетике сон Иакова о лестнице в небеса (Быт. 28, 12), Анатоли ставит рядом толкования Маймонида и Скота. Для первого лестница символизирует, кажется, ступени пророческого прозрения; для второго — ступени познания, поскольку пророки иногда именно в снах и видениях узнают то, чего не знали раньше. Автор приходит к двоякому выводу, согласовывая оба авторитета, в общем-то не слишком расходящихся в этом вопросе: «Вполне вероятно, что в символе лестницы содержатся оба смысла, познание и пророчество»[232]. Михаил Скот был в целом оптимистом в познании природы, но он не сомневался, что божественное знание, приближение к познанию божества, могло быть даровано только святым и пророкам, и вполне серьезно относился к видениям и снам. У Анатоли он еще раз сравнивает обычное чувственное познание «извне» с ненормальным, пророческим познанием, «изнутри», когда разум «изливается» на воображение. Отсюда, считает Скот, тот страх, который испытывали ветхозаветные пророки в моменты прозрений[233]. В то же время Анатоли, как и многим его современникам среди христиан, импонировала идея построения иерархической схемы наук. Этот диалог между христианином и иудеем на тему видений, снов и пророчеств особенно интересен, поскольку в обеих религиях они имели огромное значение[234].
Один из пассажей Маймонида вновь возвращает нас к вопросу о вечности мира, на котором мы уже останавливались. Маймонид рассматривает вопрос из «Пиркей» раввина Элиезера Великого: «Из чего была создана земля?» Бог взял снега от подножия Трона Славы и бросил его, как и сказано: «Ибо снегу он говорит: будь землей» (Иов 37, 6)[235]. Уже для Маймонида это вопрос, «смущающий веру богослова, ученого»[236]. Основываясь на мнении раввина-талмудиста, он отстаивает идею о двух различных материях — небесной и земной и в то же время, в аристотелевском ключе, проводит аналогию между белизной, снегом и первоматерией. Анатоли приводит также мнение Фридриха II, который, похоже, участвовал в этой дискуссии: «Наш государь король Фридрих объяснил причину, по которой мудрец использовал слово «снег» для обозначения первоначальной материи: снег белый, а все белое может приобретать любой другой цвет. Так же и первоначальная материя может принимать все формы. Мудрец поэтому сравнивает ее со снегом, названным у Маймонида “нечто подобное работе из чистого сапфира” (Исх. 24, 10)»[237]. Михаил Скот возражал: место из Книги Исход намекает на девятую сферу, простую, хрустальную, лишенную звезд. И в этом для него смысл стихов Иезекииля: «Вид колес был как цвет камня топаз» (Иез. 1, 16; 10, 9)[238]. Это мнение и Маймонида, который цитирует арамейское толкование Онкела на Исх. 24, 10: «И под Троном Славы нечто подобное работе из чистого сапфира»[239]. Таким образом, Михаил Скот предлагает своего рода астрологическое прочтение обсуждавшегося ветхозаветного текста. Буквально на следующей странице Анатоли приводит его небольшое популярное объяснение сути астрологии, где все видоизменения, происходящие в подлунном мире, выводятся из того простого факта, что «Бог дал небесам власть над землей, поэтому живущее на земле следует понимать согласно тому, что происходит на небе»[240]. Такие «научно-популярные» пояснения для простецов мы не раз встретим на страницах собственного сочинения Михаила Скота, создававшегося в те самые годы.
Перед нами, судя по всему, правдивая передача спора между представителями двух религий. Спор, как это было свойственно для иудео-христианской полемики на протяжении всего Средневековья, разворачивается по актуальному вопросу на основе общего священного текста. Интересно, что «Путеводитель растерянных» приводит к единому мнению христианина Михаила Скота и иудея Анатоли, не соглашающегося с неоплатоническим, по сути дела, представлением Фридриха II о существовании единой материи для всего мироздания. Если император пытается свести Творение к физическим законам, то уже для Маймонида, а вслед за ним и для участников придворной дискуссии, это неприемлемо[241]. Отметим, однако, свободный характер устного спора, в котором ученые не соглашаются с монархом.
Спор о первоначальной материи находит отклик в Прологе к «Мельфийским конституциям», где говорится, что при сотворении мира «первоначальная материя при помощи наилучшей природы воплотилась в образы вещей». Видимо, не случайно именно здесь в повествовании Анатоли возникает голос монарха. Как ни странно, никто не заметил очевидной связи между этой самой materia primordialis в «Мельфийских конституциях» и в маймонидовском пассаже, обсуждавшемся в начале 1230-х годов в Великой курии[242]. Император, готовый в дружеском кругу, «дома», выслушать все точки зрения, в законодательстве, естественно, выражает волю законодателя, в соответствующем высокой задаче высоком стиле, ритмизованной прозой. Как и во многих культурных начинаниях Фридриха II, отражение его мировоззрения в политическом контексте «Мельфийских конституций» имело определенное провокационное значение. Вот в чем связь такого частного мероприятия, как ученый спор при дворе, и политической жизни Сицилийского королевства, взаимоотношений Империи и папства.
Еще один вопрос, обсуждение которого описано у того же Анатоли, может быть интересен в нашем исследовании: «Наш государь, великий король, император Фридрих, да продлятся дни его, объяснил, почему Бог приказал делать жертвоприношения крупного рогатого скота, баранов и коз, но не диких животных. Цель жертвоприношения — дар Богу. А человек не может принести в дар то, что ему самому не принадлежит. Большие и малые домашние животные принадлежат их хозяевам, которые их старательно выращивали или же купили. Дикие звери, напротив, живут на воле в пустыне, у них нет хозяина, и никто не трудился ради них. Они никому не принадлежат, и Бог не велел приносить их на алтарь. Доказательство истинности этого объяснения следующее: тот, у кого не было средств на скот, должен
