Таким образом, они получали новые виды оружия и обильные запасы алкоголя для новых набегов на деревни. Из Африки вывозили также слоновую кость, воск и пальмовое масло. Многие рабы были родом из джунглей и никогда не видели моря; они принимали рев океана за голос подводного чудовища, готового их сожрать, или, как писал один из работорговцев того времени, думали, и в этом они в какой-то мере были правы, что их «ведут, как овец, на убой, так как их мясо высоко ценится европейцами» [41]. Даже кнуты и плетки-семихвостки мало помогали сдержать самоубийственные порывы африканцев, охваченных отчаянием.
Те «грузы», которым удавалось не умереть от голода и болезней в переполненных трюмах, выставлялись напоказ – кожа да кости, едва прикрытые лохмотьями – на центральных площадях, куда их приводили по улицам колониальных городов под звуки волынок. Тех, кто прибывал на Карибы слишком изможденными, откармливали в бараках, прежде чем показать покупателям; больных оставляли умирать на причалах. Рабов продавали за наличные или в обмен на векселя с отсрочкой оплаты на три года. Корабли возвращались в Ливерпуль с грузом разнообразных тропических товаров: в начале XVIII века три четверти хлопка, перерабатываемого текстильной промышленностью Англии, поступало с Антильских островов, хотя позже основными поставщиками стали Джорджия и Луизиана. К середине века в Англии насчитывалось 120 сахарных заводов.
В то время англичанин мог прожить примерно на шесть фунтов в год; ливерпульские работорговцы получали ежегодную прибыль в размере более 1,1 миллиона фунтов, учитывая только доходы от операций в Карибском регионе и не включая прибыль от сопутствующей торговли. Десять крупных компаний контролировали две трети товарооборота. В Ливерпуле строили новые причалы, ведь корабли становились все длиннее и имели большую осадку. Ювелиры предлагали «серебряные замки и ошейники для рабов и собак», а знатные дамы прогуливались в сопровождении обезьяны в вышитом камзоле и ребенка-раба в тюрбане и шелковых шароварах. Один экономист того времени описывал работорговлю как «основу всего остального, главный механизм, приводящий в движение все шестеренки системы». Банки стремительно множились в Ливерпуле, Манчестере, Бристоле, Лондоне и Глазго, а страховая компания Lloyd’s получала огромные прибыли, страхуя рабов, корабли и плантации. Уже тогда в объявлениях London Gazette указывалось, что беглые рабы должны быть возвращены Lloyd’s. На средства, полученные от работорговли, в Англии была построена Большая западная железная дорога[54], а также появились новые отрасли, такие как производство сланца в Уэльсе. Капитал, накопленный в ходе трехсторонней торговли – промышленные товары, рабы, сахар, – сделал возможным изобретение паровой машины: Джеймс Уатт получил финансирование от торговцев, разбогатевших на этом бизнесе. Убедительные доказательства этому можно найти в документальной работе Эрика Уильямса на эту тему.
В начале XIX века Великобритания стала главным инициатором кампании против работорговли. Английская промышленность уже нуждалась в международных рынках с более высокой покупательной способностью, что требовало распространения системы заработной платы. Более того, по мере установления заработной платы в британских колониях Карибского бассейна бразильский сахар, производимый с использованием рабского труда, вновь обрел преимущества благодаря сравнительно низкой стоимости [42]. Британский флот начал атаковать работорговые суда, но торговля продолжала расти, чтобы удовлетворить потребности Кубы и Бразилии. Прежде чем английские шлюпки успевали добраться до пиратских кораблей, рабов выбрасывали за борт: в трюмах оставалась только вонь, пыхтели раскаленные котлы да хохотал на палубе капитан. Из-за возникших опасностей работорговцы подняли цены и значительно увеличили прибыль. К середине века за каждого сильного раба, вывезенного из Африки, торговцы отдавали старое ружье, а затем продавали чернокожих на Кубе более чем за 600 долларов.
Маленькие острова Карибского бассейна были намного важнее для Англии, чем ее североамериканские колонии. Барбадосу, Ямайке и Монсеррату запрещалось производить самостоятельно даже иглы или подковы. В Новой Англии ситуация была совершенно иной, и это способствовало ее экономическому развитию, а также политической независимости.
Стоит отметить, что работорговля в Новой Англии стала источником значительной части капитала, который впоследствии способствовал индустриальной революции в Соединенных Штатах Америки. В середине XVIII века корабли из северных штатов, отправлявшиеся из Бостона, Ньюпорта или Провиденса, везли бочки с ромом к африканским берегам. В Африке ром обменивали на рабов, которых затем продавали на Карибах, а оттуда привозили в Массачусетс патоку, где ее перегоняли, превращая для завершения цикла в ром. Лучший ром Антильских островов, West Indian Rum, не производился на самих Антильских островах. На средства, полученные от этой работорговли, братья Браун из Провиденса открыли литейное производство, в печах которого отливали пушки для генерала Джорджа Вашингтона в годы Войны за независимость [43]. Карибские сахарные плантации, обреченные на монокультуру сахарного тростника, стали не только динамическим центром развития «13 колоний» благодаря работорговле, которая давала импульс подъему кораблестроения и развитию винокуреных заводов Новой Англии. Они также стали важным рынком для экспорта продовольствия, древесины и разнообразных инструментов, предназначенных для плантаций, что обеспечило экономическую жизнеспособность фермерской и раннепромышленной экономики Северной Атлантики. Корабли, построенные на верфях северных колонистов, перевозили в больших количествах копченую рыбу, овес и зерно, бобы, муку, масло, сыр, лук, лошадей и волов, свечи и мыло, ткани, доски из сосны, дуба и кедра для изготовления ящиков для сахара (на Кубе была построена первая в испанской Америке паровая пилорама, но не осталось древесины для обработки), а также клепки, дуги, обручи, кольца и гвозди.
Так проходили процессы «переливания крови». Так развивались сегодняшние развитые страны, а недоразвитые становились еще более отсталыми.
Радуга – обратный путь в Гвинею
В 1518 году лиценциат Алонсо Суацо писал Карлу V из Санто-Доминго: «Опасения, что негры могут восстать, бессмысленны; в португальских владениях есть вдовы, которые спокойно живут, имея 800 рабов; все зависит от того, как ими управлять. По прибытии я обнаружил у некоторых рабов склонность к бегству – одних я наказал плетью, другим отрезал уши, и больше жалоб на непослушание не поступало». Четыре года спустя в Америке вспыхнуло первое восстание рабов: рабы Диего Колона, сына первооткрывателя, первыми подняли мятеж, но в итоге их повесили на виселицах вдоль дорог к сахарной плантации [44]. За ними последовали другие восстания в Санто-Доминго, а затем и на всех сахарных островах Карибского бассейна. Спустя пару веков после мятежа рабов Диего Колона на другом конце того же острова беглые рабы, известные как симарроны или маруны, скрывались в горных районах Гаити. В горах они восстанавливали африканский уклад жизни: выращивали привычные овощи и фрукты, поклонялись своим богам, соблюдали традиции.
Радуга до сих пор указывает путь возвращения в Гвинею для народа Гаити. На корабле под белым парусом… В голландской Гвиане
