что побеспокоил вас, но я счел своим долгом осведомить Янниса о некоторых коммерческих делах… Прямая выгода… Нам не довелось познакомиться, с Яннисом же мы знаем друг друга много лет, еще в оккупацию…
— Так что же случилось? — спросила она.
— Я говорил вашему мужу о листовом железе. Если он пристроит хорошую партию, вы будете иметь…
Женщина не проявила к его словам ни малейшего интереса, она смотрела раздраженно на Янниса — пора, мол, кончать. Андонис тотчас изобразил на лице любезнейшую улыбку и опять обратился к хозяйке дома:
— Не хотите ли вы, госпожа, приобрести в кредит изящное весеннее платьице, шелковое белье, трикотаж, нейлон, простыни? Может быть, вам нужен холодильник, кухонная посуда? Когда обзаводишься хозяйством, всегда чего-нибудь не хватает. А платье вы можете выбрать в одном из тех магазинов, которые я обслуживаю. Что для вас двадцать драхм в неделю? Хотите, я занесу вам образчики?
— Потолкуем в другой раз, — предложил Яннис.
Подталкивая Андониса к двери, он похлопал его по плечу и, чтобы побыстрее от него отделаться, пообещал поговорить с подрядчиками. Прежде чем Андонис спустился по лестнице, свет на площадке погас.
Оглядывая дом снаружи, Андонис думал о том, как быстро меняются люди. В этой квартире они собирались во время оккупации. Но что вспоминать о том, что было. Ведь эту сварливую женщину не интересует сейчас даже трикотажное белье, а Янниса — железо. Андонис медленно шел по улице. Дождь перестал, и чисто умытый асфальт ослепительно блестел. Ясная ночь и тишина успокаивающе подействовали на Андониса. Сейчас самый подходящий момент обдумать все. Но с чего начать? Нынешняя зима будет тяжелой, такой же, как и предыдущая, она опять принесет с собой одни посулы, надежды и бесполезные хлопоты. Вангелия вновь открыла ему неоценимый кредит — ее ясные глаза по-прежнему сияют доверием, — и на руках у нее много долгосрочных векселей, его обещаний, которые Андонис подписывал с легкомысленной готовностью. «Запасись мужеством на эту зиму. До весны дела наши поправятся… Поверь мне, скоро мы заживем хорошо… Через месяц подыщем квартиру получше». И Вангелия улыбалась в ответ. «Я верю, скоро мы заживем хорошо», — говорила она.
Итак, надо обдумать все до мелочей. Но сейчас он не успеет. Он почти добрался до дому, и уже поздно. Для того чтобы найти правильное решение, необходимо спокойствие, надо избавиться от одышки и от векселей Георгиу. Светящаяся реклама — вот это работа. Если заняться ее распространением, найти клиентов, то можно прилично заработать. Ночью рекламы будут сверкать разноцветными огнями и освещать улицы.
Вангелия ждала его. Она сидела, как всегда, за вышиванием, и лицо ее было спокойно.
— Почему ты не спишь? — накинулся на нее Андонис. — Уже очень поздно. Я тебе говорил тысячу раз: меня раздражает, когда ты ждешь меня, не ужинаешь, не ложишься спать.
— Я сижу не из-за тебя, я хочу поскорее кончить работу, — сказала Вангелия и свернула вышиванье.
По его глазам она поняла, что сегодня тоже не стоит заводить разговор о ребенке. Но неужели это такое страшное событие, что надо объявлять о нем, когда он будет в хорошем настроении? Да, появление ребенка — большое событие, это не какое-нибудь повседневное дело, как, например, мытье посуды или подписание очередного векселя.
— Я совсем не хочу спать, — добавила Вангелия.
Андонис похолодел: Вангелия определенно хочет вызвать его на разговор. Движения у нее неторопливые и уверенные, словно она ждет чего-то, словно у нее в душе непочатые запасы терпения. Все в комнате на своем месте. Хорошо, когда люди пребывают в неведении, благодаря которому сохраняется порядок.
— Я иду спать, — сказал он. — Смертельно устал. Разбуди меня, пожалуйста, пораньше. Если хочешь, посиди еще…
— Есть будешь?
— Нет, еле на ногах держусь.
Он прошелся по комнате, выпил в кухне воды и стал искать какую-то бумагу, избегая взгляда Вангелии.
Рано утром, похлопав в ладоши, Евтихис разбудил домашних. Михалис вмиг упаковал свои пожитки: два одеяла, подушку, рваные ботинки, две пары кальсон, — окинул последний раз взглядом родной кров и с узлом под мышкой двинулся в путь.
— До свидания, я ухожу, — сказал он, точно отрезал.
В механической мастерской он засунул свои вещички под скамью, чтобы вечером и самому бросить тут якорь, превратиться в нечто вроде токарного, фрезерного станка или полиспаста и стать вполне самостоятельным. Как всегда, он первым делом смазал токарный станок, а потом сказал мастеру, что отлучится на часок, у него неотложное дело. Михалис быстро разыскал тележку, — так ему приказал Евтихис, — подкатил ее к дому и поставил на тротуар.
Когда он заглянул в комнату, Евтихис спокойно объяснял матери, что он наилучшим образом устроит ее у старшего брата. Но старуха не хотела с этим мириться, и Евтихису пришлось самому взяться за дело: он разобрал ее кровать, прислонил железные спинки к стене и затем, постелив на пол одеяло, побросал туда ее вещи. Тогда тетушка Стаматина поняла наконец, что лучше ей не перечить сыну. Евтихис погрузил на тележку узел, сундучок, матрас, кровать и распорядился, чтобы Михалис отвез все это к Павлосу — их старшему брату. Старуха кусала концы своего платка и убивалась так, словно из дому выносили покойника. Так вот, вдруг, покинуть родной кров, ни с кем не простившись. Она уныло плелась за тележкой. Несколько раз просила Михалиса ехать помедленней. А тот не слушал ее и бежал вприпрыжку, чтобы поскорее разделаться с поручением. Его даже забавляла вся эта заваруха, хотя он и ворчал на брата за то, что тот выставил мать и его из дому.
Немного погодя Михалис забежал сообщить Евтихису, что Фалия, жена Павлоса, не разрешает вносить вещи в квартиру до прихода мужа, а тот лишь в полдень вернется с работы. Евтихис разволновался, может быть даже немного струхнул и, крепко выругавшись, со всех ног побежал на квартиру к брату. Тетушка Стаматина, точно нищенка, сидела на ступеньках, а нагруженная тележка стояла на тротуаре. Не сказав ни слова матери, он постучал в дверь и, когда жена Павлоса подошла к смотровому окошечку, приказал ей немедленно впустить их. Напуганная его свирепым видом, Фалия отперла дверь, но заявила, что хозяин в доме Павлос, а не он.
— Хорошо, я приду в полдень и тогда потолкуем, — проворчал Евтихис.
Он свалил вещи в коридоре и предложил матери войти в квартиру. Но, оскорбленная приемом невестки, тетушка Стаматина упорно не желала переступать порог до прихода старшего сына. Обхватив колени руками, она села на лестнице и словно замерла. Евтихис оставил ее в покое — он хорошо знал, как трудно переубедить стариков, —
