прошли еще немного, а он все не раскрывал рта.
И вот они снова оказались в Монастираки. Попросив ее подождать, Евтихис зашел в лавку к знакомому старьевщику и забрал у него приемник Андониса. «Раз он не продается…» Выйдя на улицу, он сказал Эльпиде:
— Возьми его домой.
— Что я с ним буду делать?
— Слушать песенки. Приемник хоть и старый, но работает.
— А почему ты не оставишь его себе?
— Мне он не нужен. — Когда Эльпида взяла приемник, Евтихис прибавил: — Дарю его тебе, чтобы ты не скучала. — И ушел.
Пройдя целый квартал, Евтихис вдруг остановился. Сколько времени потратил он зря, так и не сказав Эльпиде того, что хотел!
Операция с контрабандой напомнила чем-то Евтихису его «налеты» на немецкие грузовики во время оккупации. И Евтихис почувствовал вдруг, как потянуло холодным ветром. Неужели опять ему грозит опасность? Тодорос платит хорошие деньги, а он, пока у него не наладятся дела, вынужден браться за все, что ему подвернется. Но если думать об опасности, то никогда не добьешься успеха. Разве впервые идет он на риск?
Евтихис распорядился, чтобы в полдень Михалис перевез на тележке вещи Мэри. Брат заупрямился: он стеснялся заходить в чужой дом. Но Евтихис посулил ему хороший подарок и легонько подтолкнул его для верности. Парень, насвистывая, покатил тележку. Тесть обещал Евтихису на первых порах только кровать и добавил, что гардероб, стол, буфет и стулья он уже заказал столяру, но тот закончит работу лишь через несколько дней. Евтихис объяснил старику, что не торопится со свадьбой, все эти дела — не его забота. Но кое в чем он проявил настойчивость, зная прекрасно, что тести щедры на обещания, а вот получить с них что-нибудь удается, лишь пока ходишь в женихах. Но насчет мебели Евтихис сделал тестю уступку. Первое время они с Мэри обойдутся без шкафов и стола, нужна только кровать. «Мы не собираемся принимать гостей», — сказал он Мэри, которая непременно хотела обзавестись гардеробом с запирающимися ящиками, чтобы можно было надеть ключи на колечко и прятать их в укромное место. «Это, деточка, все ерунда. Скажи лучше старику, чтобы он выложил денежки, вот это дело серьезное».
После того как Евтихис отправил брата за вещами Мэри, он забежал посмотреть, что с матерью. Павлос уже пришел домой, и вся семья молча сидела в комнате.
— Ты что, с ума спятил? — накинулся старший брат на Евтихиса. — Как тебе взбрело в голову выставить мать из дому и приволочь ее сюда?
Евтихис посоветовал Павлосу быть повежливее и спросил, намерен ли он разговаривать по-деловому, спокойно, или предпочитает затеять драку.
— Мать она тебе или нет?
— А ты думаешь, что ее можно, как мяч, перекидывать от одного к другому? Ты не имеешь права вышвыривать мать на улицу только потому, что спутался с девкой… которой замуж не терпится, — отпарировал Павлос.
Евтихис вскипел, схватил стул и, прежде чем ему успели помешать, запустил им в Павлоса.
— Научись с уважением отзываться о моей жене.
Кровь залила лицо Павлоса. Увидев это, Фалия завопила что было мочи, а тетушка Стаматина стала белая как мел. Она испугалась, что старший сын в припадке гнева изобьет до полусмерти Евтихиса, как когда-то избил своего приятеля Томаса; ведь за эту историю Павлос отсидел полгода в тюрьме. Но сейчас он словно окаменел. Лишь глаза его злобно сверкнули, он слизал с губ кровь, хлынувшую из носу, и вытер платком лоб.
Фалия не давала им рта раскрыть. Она причитала, носилась по дому в поисках ваты, бинта, марли, йода и спирта, чтобы сделать мужу перевязку. То и дело спрашивала, не больно ли ему, советовала откинуть назад голову, прилечь. На Евтихиса она даже не взглянула ни разу, будто он был ни при чем, и Павлос просто случайно ушибся. Тетушка Стаматина словно приросла к стулу, но несколько раз она все же ухитрилась наступить Евтихису на ногу, предупреждая, чтобы он не больно-то разорялся.
— Ну, давай потолкуем теперь о матери, — предложил Евтихис.
— Лучше всего, — перебил его Павлос, — сними квартиру и переберись туда с женой, как сделал я в свое время. А еще лучше, если невесте дали немного денег в приданое, отстрой-ка ты себе где-нибудь комнатенку.
Пусть он воздержится от наставлений, ответил брату Евтихис, и не забывает, на чьих плечах вот уже сколько лет лежат все заботы о доме, в то время как он, Павлос, заходит туда только как гость.
— Скажи-ка ему и ты, мать, разве случалось когда-нибудь, чтобы у тебя не было халата или комнатных туфель, разве не вызывал я господина Асимакиса, стоило тебе прихворнуть. И пальто я тебе купил, и жакет. Скажи-ка, мать, неужто тебе чего-нибудь не хватало? Еды, одежды, лекарств? И теперь я также буду о тебе заботиться. Но я ни с кем из вас не желаю жить вместе. Предпочитаю, чтобы никто не знал, миловался я сегодня с женой или поколотил ее. И для молодой хозяйки лучше жить отдельно. А меньший брат обучится скорее ремеслу, если будет и день и ночь в мастерской. Думаешь, моей жене радость большая видеть его каждый день по утрам в одних подштанниках! А деньги, что получу от тестя, я не стану тратить на комнатенку в какой-нибудь дыре. Я их с пользой употреблю.
Павлос же твердил свое: оставь старуху в покое и сними квартиру.
— А тебя разве я не кормил и не подкидывал тебе на табачок, когда ты столько лет был безработный, без гроша в кармане? Кто, как не я, расплачивался за твое буйство, за суды? Ты забыл? И адвоката я нанял, и апелляцию подал, а когда ты вышел наконец из тюрьмы, у тебя и сигареты были, и кофе, и чистая рубашка. Ты спросил когда-нибудь, во сколько мне влетела эта твоя история? Ведь если бы не апелляция, ты мог бы и сейчас как миленький сидеть за решеткой! Знаешь, как я наседал на свидетелей Томаса, чтобы они не угробили тебя на суде? А мало посылок получил ты в тюрьме?
— Это все так, но мать…
— А в оккупацию как вы жили? Забыл, что все вы смотрели мне в руки, как только я появлялся на пороге? А когда я воровал хлеб, ты и в ус не дул. Меня ты величал налетчиком, стыдился брата, но ни разу не отказался ни от хлеба, ни от рыбы. Ты же помнишь, тогда не замолкали автоматы, было не до шуток. Я, как Костис, мог в любой момент попасть под машину, и
