ни тебе кивка,
ни привета никакого
от кого-нибудь,
ни хотя бы просто слова -
дескать, добрый путь.
Да придётся, Ваша Робость,
в бездну, в глубину…
А минуешь эту пропасть,
и ещё одну,
и ещё одну похлеще -
вот и угодил:
загуляешь в райской чаще,
да опять один -
исключение из правил:
сам с собой играй!
Всех вокруг переупрямил:
вот тебе твой рай.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
1993–1996
* * *
Я не знаю, зачем произносится День Восьмой
и что делать мне в День Восьмой, что мне петь, что есть.
И посею я в землю разорванное письмо -
на клочки разорванное письмо я посею здесь.
Время сеять письма, разорванные на клочки,
время сеять буквы – и сеять их только тут,
эти полуживые окружности и крючки
время сеять тут и думать, что прорастут.
Вышел сеятель сеять, и сеять, и думать, что -
что попало, и что придётся, и что почём.
И в руках у него было сумрачное решето,
и висело облако, как в учебнике, над плечом.
А потом, сразу вслед за облаком, приходил
полоумный март – и угадывались в ростках
двадцать опер, пятнадцать баллад и ещё один
то ли вальс, то ли марш с безрассудным флажком в руках.
На пустынной окраине безутешного сентября,
где давно ничего не родится ни так ни сяк,
ты позволь мне вырастить этот сад для тебя -
весь в чернилах, и весь в потёках, и весь в слезах.
Миссия
Т. И. Матвеевой
1
Эпоха дыма по тысяче за кольцо
в полуподвале с античными головами.
Мы лучше многих умели играть в серсо
в полуподвале, где мы дневали и ночевали.
Как называлось то, что всех нас свело?
Никак… ну, скажем, дымок, но дымок не имя.
И он удалялся сквозь выбитое стекло -
других морочить или играть с другими.
Мерцала в чашке сумрачная звезда,
смерзалась в горле солнечная рулада,
но было весело рушить своё тогда
и строить завтра из кубиков шоколада.
Вот так и прожили жизнь неизвестно чью,
счета остались, расходные книги, чеки…
Зима дымилась – не помню в каком краю,
и кофе Jacky – не помню в каком веке.
2
При умирающем на глазах дирижёре
в гулких залах аварийного сентября
мы собрались, чтобы сыграть в форс-мажоре
всем известную пьесу исключительно для себя.
Мы почти не смотрели в истлевшие ноты -
мы из свежего воздуха ткали этот мотив,
и летали по воздуху рукописи и банкноты,
птицы, листья и звёзды – восхитительный коллектив.
А когда ураган, притаившийся в сводах старинных,
рухнул сверху и всё это смял и стёр,
мы остались играть под обломками, на руинах
совершенно новую пьесу в тональности форс-мажор.
* * *
Что за грустную тему – Шильонского узника -
затянуло внезапно в нашу ветхую сеть,
где шуршала над залом бумажная музыка -
и бумажная музыка не умела взлететь,
где простая мелодия чёта и нечета
увлекла опекаемый музами зал -
и маячила в форточке голая веточка
(и могла бы взлететь, да Бог крыльев не дал)!
А когда уже лектор положил свою дудочку
на старинное дерево стольких сразу веков,
оказалось, что истина – просто нищая дурочка,
у которой есть песенка из одних лоскутков.
* * *
Ничем отродясь не владея
из прелестей этой земли,
моя дорогая идея,
я тут без тебя на мели!
Так-так… времена не из лучших:
не знаю, подняться ли над!
Но сто пятьдесят безделушек
теперь нас уже не пленят.
Ну, что там у Вас, извините?
Подвеска – стеклянная чушь,
бубенчик на тоненькой нити,
трезвоном пугающий глушь,
почёт, перевитый бечёвкой,
и страсть на крючке золотом,
какая-то дама с ночёвкой,
ручные слова не о том?
И – в тысячный раз – холодея,
раскачиваюсь на краю,
но вновь дорогая идея
по душу летит по мою.
* * *
Так поздно, что почти в такую рань
уже не засыпают, друг сердечный.
И ты восстань и говори, что – янь,
но также инь, а после снова янь
и снова инь – и дальше, дальше, дальше…
Китайство хитроумное, когда
ты наконец оставишь нас в покое,
отпустишь нас на запад, скажешь да,
но также нет, а после снова да
и снова нет – и так без остановки!
Мы выучили это назубок,
и нас не проведёшь и не поймаешь,
когда мы повторяем слово Бог,
но также чёрт, а после снова Бог
и снова чёрт – и временами плачем
или смеёмся надо всем вокруг,
как всё вокруг печально и забавно!
И в этом нас поддержит старый друг,
но также враг, а после снова друг
и снова враг – и, может быть, другие.
А глупое фортуны колесо
напрасно машет щедрою рукою,
поскольку так и так у нас есть всё
и ничего, а после снова всё
и снова ничего – и всё такое.
И жизнь уже дошла до той черты,
где ни случайных, ни необходимых,
но только круг кромешной пустоты,
с самой собой вступившей в поединок.
КАЗИМИР МАЛЕВИЧ.ЧЁРНЫЙ КВАДРАТН. Б.-Р.
Положи за пазуху стрелу или пулю -
мчится век по воздуху, по чёрному полю,
у эпохи-нищенки похитив скрижали!
…белёсые трещинки, куда побежали?
Зеркало коробится по тайной причине:
чудо-юдо-рыбица резвится в пучине.
Боги все повергнуты, поют комиссары,
по речной поверхности гуляют узоры.
Воевали весело – легко умирали:
наварили месива для всей камарильи -
кушали нас заживо, оружьем бряцали,
а потом всё зажило… да только с рубцами.
Ах, Твоё Ребячество усталое Время,
ничего не лечится устами твоими!
Толпы всякой нечисти на долгом постое
населили вечности пространство пустое -
и у всякой личности достало умений
провести по вечности хоть парочку линий
не мечом – так ножиком каким, поострее:
слава им, художникам… в штыки, батарея!
Небо исцарапано – копьё или пика, -
кровавая крапина, какого ты века?
Это красных рот вина: шли по небосводу, -
тяжёлая рытвина, какого ты роду?
Летопись по Пимене – сплошные атаки,
и на чёрном знамени белеют потёки.
Ваше Белокровие Отчизна былая,
выпьемте за здравие, смертельно болея…
молодость и ненависть глядят из бокала -
бесстрашная летопись, куда поскакала?
По тяжёлой пашенке бегут кракелюры -
где промчались грешники дефис юбиляры, -
на пирушку скачете… да не до потехи:
вам на чёрной скатерти – одни лишь прорехи!
Всё давно истрёпано, истёрто, измято -
только и настряпано что вечная смута.
Знала лишь метелица одна в белой рясе,
чьи черты затеплятся на чёрном убрусе:
видела, затейница, корпя над картиной,
что потом затянется времён паутиной!
Мы пойдёмте вместе-ка в далёкие гости -
под защиту крестика на чёрном погосте:
светлая слезинка да земли три аршина…
поздняя позёмка, куда заспешила?
Патина истории легла без мотива,
жизнь-то штука старая, да сердце – ретиво…
Ниточка-иголочка, ти-ти, улети,
красную ленточку с собой захвати!
2004
Всё как прежде: те же слуги
с тем же мёдом на устах,
с тем же ядом… Жизнь в испуге
на серебряные круги
возвращается свои.
Время, съехавшее набок,
держится на остриях
разных брошей и булавок…
Обитатель модных лавок,
видишь, всё это – твоё.
Ты теперь у нас хозяин -
полоумный этот бред,
он тобой организован:
сшей нам всем парчовый саван
нас пора похоронить.
Ибо мы не знаем правил
этой мелочной игры,
ибо всеми нами правил
только голос, только профиль,
только призрак, только сон.
Мы помешаны на слове -
слове лживом, но своём!
Присягнем любви и злобе
на серебряном изломе
девяностой нищеты.
* * *
Ну что ж, привет-привет вам, Полный Крах,
Крушение Надежд и Всё Такое!
На стол поставлю золотистый мрак,
исполненный весёлого покоя.
Пылай же, лампа, сумрачней пылай,
сжигай судьбу, как бабочку ночную:
я заслужил желанный этот край -
домашний рай при лампе одесную!
Так всё на свете века испокон
смиряется и делается бытом -
и тонет в чашке солнечный лимон,
и горько пахнет детством позабытым.
Но сладок чай, но лампа весела -
я рад, что больше нечем восхищаться,
и птичка в клетке на краю стола
поёт ручные песенки о счастье.
* * *
Ночные сюжеты: огней коромысла
над площадью и через ночь,
остатки лукавого здравого смысла,
слепая, как музыка, речь:
вот, дескать, ноябрь – и окна остыли,
вот, дескать, идём к декабрю.
Что ж тут говорить? Я не знаю пустыни
безлюдней, чем ночь, говорю.
И слов бестолковых летучие мыши,
пускаясь в пустынный полёт,
несутся в потёмках – не видя… а слыша?
Да кто же их, милый, поймёт!
Для слов бестолковых есть цепкие нити -
и прочно раскинута сеть,
но есть ещё и золотое наитье -
чтоб мимо предметов лететь.
* * *
Тут, видишь ли, задумались глубоко:
