что даже образ Бога может быть лишь отпечатком, наложенным на сознание человека веками научения.
Дарвин пишет, сначала в оправдание, а затем в порядке критики о своей несколько шаткой вере:
Другой источник убежденности в существовании Бога проистекает из мысли о том, что крайне трудно или скорее даже невозможно представить себе нашу огромную и полную чудес вселенную, обнимающую самого человека с его способностью заглядывать глубоко в прошлое и далеко в будущее, как плод слепой случайности или необходимости. Размышляя таким образом, я чувствую в себе потребность в первопричине, обладающей разумом, в некоторой степени сходным с человеческим; и я достоин называться теистом…
Но тогда рождается сомнение: можно ли доверять разуму человека, который, в чем я всецело убежден, развился из разума, столь низкого, как разум самого низшего животного, когда он делает такие грандиозные выводы? Не являются ли они итогом связи между причиной и следствием, которая видится нам необходимой, но, быть может, зависит лишь от унаследованного опыта? Мы также не должны упускать из виду вероятность того, что постоянное внушение веры в Бога детям оказывает настолько сильное воздействие на их еще не сполна развитый мозг, что им будет так же трудно отказаться от веры в Бога, как обезьяне от инстинктивного страха и ненависти к змее.
Итак, чтобы психологически объяснить те общие образы (кирпичи), которые постоянно встречаются во всех мифологиях, давайте вкратце рассмотрим некоторые запечатления, которые неизбежно присутствуют у всех детей и подростков, независимо от того, в каком месте они росли. Такого рода отпечатки должны составлять по крайней мере значительную часть тех знаковых стимулов, посредством которых человеческая энергия побуждается к действию и организуется для жизни, так же как инстинкты животных – посредством различных знаковых систем их видов. Это те самые освобождающие энергию сигналы, которые поражают организм и приводят его в движение, так сказать, изнутри.
Первыми из таких запечатлений, конечно же, являются те, которые присутствуют в первые годы жизни младенца. Они были подробно рассмотрены в психоаналитической литературе, и их можно резюмировать следующим образом: 1) травма рождения и ее эмоциональные последствия; 2) образы матери и отца в их доброжелательных и злобных формах; 3) образы, связанные с экскрементами младенца, и меры дисциплины, налагаемые на него в отношении этой области опыта; 4) сексуальные изыскания и находки ребенка (независимо от пола); и, наконец, 5) образы, связанные с открытием своего места и статуса среди сверстников. Не приходится сомневаться в том, что в какой бы точке земного шара ни родился младенец, до тех пор, пока ядерной единицей человеческой жизни являются отец, мать и ребенок, созревающее сознание необходимо приходит к познанию своего мира сквозь этот сильно нагруженный, биологически зиждимый треугольник любви и агрессии, желания и страха, зависимости, контроля и стремления к освобождению. И никогда не существовало школы жизни, в которой человеку не приходилось бы так или иначе в очень раннем возрасте примириться со своим положением в ряду своих близких.
Но ведь в каждом первобытном обществе – будь то охотничье или земледельческое – эти неизбежные отпечатки и представления младенчества наполняются новыми ассоциациями, перестраиваются и во всю силу запечатлеваются заново, при самых эмоциональных обстоятельствах, в пубертатных обрядах, обрядах инициации, которым подвергается каждый молодой человек мужского пола (а часто и женского). Тот длинный желоб в палеолитическом гроте Труа-Фрер с ярким изображением колдуна, возможно, использовался в подобном обряде. Основной мотив такого рода церемоний – завершение младенчества и перерождение для взрослой жизни, и этот грот обладает всеми признаками того, что его использовали для переживания такого кризиса. Более того, в ходе подобных обрядов тело ребенка обычно болезненно изменяют – путем обрезания, надреза, нанесения татуировок, шрамов, ритуальной дефлорации, удаления клитора или чего-либо еще; таким образом, детства, в которое ребенок может вернуться, больше нет. И через эти принудительные перестановки отсылок к образу отца, образу матери, идее рождения и т. д. происходит решительная трансформация рефлекторной системы всей психики. Инфантильная система реакций стирается, и энергия переносится вперед, прочь из детства, прочь от отношений зависимости (которые в нашем инфантильном обществе, как правило, навязываются) к зрелости, к участию в делах общины, к взрослой ответственности и чувству интеграции с группой.
Невротик, таким образом, может быть определен как тот, у кого эта инициация не произвела должного действия, и поэтому те социально организованные знаковые стимулы, которые переносят других на уровень решения взрослых задач, продолжают отсылать только назад, к системе запечатлений младенческого возраста. Тогда образ матери переживается только как отсылка к реальной матери из детства, а не к жизнепорождающему, дисциплинирующему и поддерживающему аспекту мира (который является нашей матерью и бабушкой), а отец – это не Вакан Танка, а тот «сдержанный родич», по выражению Джеймса Джойса, «который расплачивается за нас в забегаловке»4647. Поэтому все попытки интерпретировать мифы через изучение образов невротиков чреваты тем, что не будет рассмотрен тот аспект мифологии, который является различительным, а именно ее способность уводить людей от детства – от зависимости – к ответственности.
Более того, специфические интересы взрослой жизни коренным образом отличаются в разных обществах, и поскольку основной функцией мифа и ритуала во всех традиционных обществах является не только взросление молодых людей, но и удержание взрослых в рамках отведенной им роли, мифологию и ритуал, в той мере, в какой они служат этой локальной, моральной, этической цели, нельзя назвать функциями какой-либо общечеловеческой психологии.
Проф. А.Р. Рэдклифф-Браун из Кембриджского университета прекрасно рассмотрел этот аспект нашей темы в своей работе о пигмеях Андаманских островов:
(1) Существование общества зависит от наличия в сознании его членов определенной системы настроений, с помощью которой поведение индивида регулируется в соответствии с потребностями этого общества. (2) Каждая черта социальной системы, каждое событие или предмет, которые каким-либо образом влияют на благополучие или сплоченность общества, становятся объектом этой системы настроений. (3) В человеческом обществе данные чувства не являются врожденными, а развиваются в индивиде под воздействием общества на него. (4) Церемониальные обычаи общества являются средством, с помощью которого данные настроения находят коллективное выражение в надлежащих случаях. (5) Церемониальное (т. е. коллективное) выражение любых чувств служит как для поддержания их необходимой степени интенсивности в сознании индивида, так и для передачи от одного поколения к другому. Без такого выражения соответствующие чувства не могли бы существовать48.
Говоря короче, мифологическая система, согласно этой точке зрения, является естественным, спонтанным продуктом индивидуальной психики, но социально контролируемой реорганизацией отпечатков детства, придуманной таким образом, чтобы знаковые стимулы, которые движут индивидом, способствовали благополучию местной культуры, и только данной местной культуры. Поэтому действенным и своеобразным в каждой мифологии становится неповторимая архитектура – не кирпичи (отпечатки младенческого опыта и связанные с ними переживания), из которых
