Мирьям собраться, мы поедем скоро. А эти, - она чему-то улыбнулась, - по саду гуляют, сейчас
придут».
-Вы пишите, - велел Джованни, когда Марта и Тео уселись за стол. «Гонца пошлите, как там..., - он
не закончил. Марта, бодро заметила: «Все будет хорошо, милый».
Французское окно было распахнуто. Она увидела пару, что сидела на скамейке: «Пора детей
звать, Бенедикт все шпагу рассматривает, что ли?»
-Очень красивая, бабушка Марта, - Бен стоял на пороге. «Это того самого Ворона, что в Картахене
погиб, еще во времена королевы Елизаветы? Я думал, что это легенда все, песни же поют, - юноша
покраснел, - о нем, о Вороне?»
-Отчего же легенда? – расхохотался Федор. «У нас в России меч есть родовой, ему чуть ли не
восемь веков».
Бен вспомнил ласковый голос отца: «Этот медальон твой дедушка подарил бабушке твоей, моей
маме, как поженились они. Он магометанин был, поэтому здесь, - отец указал на тусклое, старое
золото, - арабские буквы. Кольцо, - Майкл раскрыл медальон, - это я для твоей мамы сделал, из
метеорита».
Бен осторожно прикоснулся к серому металлу: «Так значит, это внеземное, папа?».
Отец помолчал, глядя куда-то вдаль, на алый, зимний закат над лондонскими крышами.
«Внеземной минерал, - согласился он. «Наш с тобой предок, Джордано Бруно, писал о
множественности обитаемых миров, его из-за этого на костре и сожгли». Оотец вздохнул: «Не
только из-за этого, конечно. По совокупности деяний, так сказать. Жил бы я в те времена, меня
бы, наверное, тоже сожгли. И дядю Джованни, и дядю Теодора, и месье Лавуазье, хоть мы все в
Бога и верим. Но сейчас, - Майкл надел медальон, - сейчас другое время, милый. И хорошо, что
так. Потом, - он потрепал сына по голове, - тебе его отдам, и кольцо тоже».
-А Тони, - Бен принялся за пирог, - Тони внучка месье Лавуазье. Вот оно как.
-Джон, Ева, - услышал он голос бабушки Марты, - идите сюда, попьем чаю, и нам уезжать надо.
Диана уже здесь.
-Здесь, - согласилась девочка, усаживаясь за стол. «Они, - Диана указала на потолок, - спят уже. Я с
детьми умею обращаться, - девушка рассмеялась, - я дома, в Лидсе, целый класс малышек учу.
Они еще младше Тони и Аарона».
Диана обвела глазами стол: «Только трое взрослых останется. Может, притвориться, что я
заболела? Тяжело. Здесь госпиталя нет, меня в Лондон повезут. Я сбегу из больницы и доберусь до
Дьюкс-плейс. Спрошу, как пройти, ничего страшного. Хватит, - девочка нарочито спокойно
размешала сахар в чае,- дедушка мне все объяснил, и письмо из раввинского суда прислал. Я
еврейка, и всегда ей буду. Покажу документы равю Гиршелю и попрошу, чтобы меня отправили в
Иерусалим. В жизни, - Диана зло, незаметно ударила носком туфли ножку стола, - в жизни больше
в этот Лидс не вернусь. У мамы Ева есть, Аарон - ничего страшного».
Она вспомнила бесконечные, темные зимние утра, холод в большом зале приюта. Мать стояла за
кафедрой, оглядывая ряды воспитанниц - в серых, грубых шерстяных платьях, в холщовых чепцах,
с опущенными головами.
-Чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не
плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как
прилично женам, посвящающим себя благочестию, - гремел голос матери. Диана подумала: «Я
помню, когда папа был жив - она носила жемчуг, золотой крестик, кольца..., А теперь все продала,
пожертвовала на сирот. Интересно, - девушка хмыкнула, - о том, что женам запрещается в церкви
говорить, она умалчивает».
Мать выступала в церквях, - часто, - читала проповеди, собирала деньги. Ее называли
праведницей, епископ вставал в ее присутствии. Она часто брала Еву и Диану в поездки. Рэйчел
выводила девочек к алтарю, - одетых в траур, - и сильным, горьким голосом говорила: «Невинные
души, потерявшие своего отца и пастыря, будут молиться за вас, господа».
Они с Евой помнили отца - он был веселый, добрый и умел так читать с ними Библию, что
девочкам было всегда интересно. Он рассказывал им о Святой Земле, о Марокко, а мать только
морщилась: «Все они язычники, идолопоклонники».
Диана, как-то раз, осмелев, заметила: «Евреи вовсе не идолопоклонники, мама. Христианство
родилось из еврейской веры, а магометане поклоняются Аллаху, единому богу. Тетя Изабелла
рассказывала».
Мать тогда велела ей переписать все Евангелие, от руки. Рэйчел сухо заметила: «Ты должна
больше думать об Иисусе, и меньше о том, что тебя не касается».
-Дело не в работе, - сказала себе Диана, отрезая пирог, - работы я не боюсь, могу и стирать, и
убирать, и готовить, и за детьми ухаживать…, Просто, - она опустила рыжие, длинные ресницы, - я
хочу вернуться домой.
Ей даже снился Иерусалим - залитые солнцем, каменные улицы, Стена, о которой ей писал
дедушка, и цветущее гранатовое дерево.
-Может быть, - Диана вздохнула, - к Хануке туда доберусь. Она знала о праздниках. Дома были
книги, написанные учителями отца, кембриджскими профессорами. Диана, улучив минуту,
запершись на ключ, читала о Новом Годе и Дне Искупления.
-А Библию, - она усмехнулась, - Библию, я, наверное, лучше многих раввинов помню. Все Псалмы
наизусть. Зря, что ли, с шести лет мама нас заставляла их учить?
Он взглянула в сад, и увидела, как старшая сестра поднимается со скамейки.
Он еще никогда не видел таких девушек. Ева шла к дому, перед ним, и Джон подумал: «Она вся,
как цветок, правильно». Она была высокой, выше его, стройной. Большие, голубые глаза,
окаймленные темными ресницами, смотрели нежно и доверчиво, белокурые косы падали из-под
черного чепца на узкую спину.
Когда они сидели на скамейке, Джон велел себе не смотреть на нее, но все было тщетно. Он
видел тонкие запястья, охваченные глухими рукавами траурного платья, и чувствовал, как у него
бьется сердце - часто, прерывисто.
-Я ведь покраснел, - понял он, - наверняка, покраснел. А если мама заметит? Хотя нет, она сейчас
только о Веронике и думает. А вот тетя Марта...
Он рассказывал ей о Париже, Вене и Берлине. Ева, немного грустно, проговорила: «Мы и не были
нигде. Только в Лидсе и Лондоне, один раз, когда папа погиб. Мы тогда еще маленькие были, и
потом, когда кузина Сидония венчалась. И все». Розовые губы улыбнулись: «Еще в Манчестере, в
Ньюкасле. У нас, на севере, но это неинтересно, лорд Джон».
-Кузен Джон, - горячо попросил он. «Пожалуйста, кузина Ева, - он вздохнул, - я как раз дальше
Озерного Края на севере и не бывал нигде. Я бы с удовольствием послушал».
-Правда? - она взмахнула ресницами, и Джон подумал: «Стоял бы я сейчас на ногах - непременно
бы, свалился».
Они устроились за столом, - друг напротив друга. Юноша вздохнул: «Что уж там...». Взрослые
говорили, а он не замечал ничего, кроме ее красивых, с длинными пальцами рук, кроме простой,
медной цепочки маленького крестика, что висел поверх ее закрытого, с высоким воротником,
платья. Крестик приподнимался и опускался, - она, отчего-то, часто дышала.
Ева осторожно взглянула на юношу и опустила глаза. «Он наследный герцог и пэр Англии, - горько
напомнила себе девушка, - а ты учишь сирот Библии и рукоделию. И сама сирота. Мы живем на
пенсию и мамино пособие, у тебя и приданого-то нет. Мама говорит, что лучшее приданое - это
скромность и благочестие. Ты и танцевать не умеешь, и на балах никогда не была».
Она знала, что через год мать хочет выдать ее замуж за кого-то, кто отправляется в Индию, или
Африку, проповедовать язычникам.
-Ты, - сказала Рэйчел, - станешь обращать их женщин, учить детей, нести слово Божье во мрак
невежества, понятно?
Ева кивнула и, робко, спросила: «Но ведь я даже не буду знать, этого преподобного отца...»
-А зачем тебе его знать? - удивилась мать. «Ты будешь выполнять обязанности жены и матери,
согласно учению церкви. Как сказано, - она положила руку на Библию: «Жены, повинуйтесь своим
мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос, глава Церкви, и Он же
Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем... Жена да
боится своего мужа. Все просто, - заключила мать. Ева подумала: «Про то, что муж должен любить
жену, как самого себя, - она выпустила, не сказала».
-Забудь о нем, - велела себе Ева. Она увидела его легкую, красивую улыбку, светло-голубые,
прозрачные, добрые глаза и услышала веселый голос: «После чая мы проводим мою маму, и всех
остальных, и еще с вами прогуляемся, кузина Ева!»
Девочки убирали со стола. Теодор, усмехнувшись, потянулся за сигарами: «Святой отец, - он
кивнул на Джованни, - сам покуривать стал, волнуется». Марта взглянула прозрачными, зелеными
глазами на Тео: «Пока вы здесь, может быть, ты, милая, в Лондон девочек отвезешь, ненадолго.
