кой-какие есть, надо лишь их развивать. Они пьют чай, Роман
наблюдает за подросшей Машкой, но не может освободиться от состояния спешки и суеты. После
чая выходят с дочкой на горячее крыльцо. Удивительно, как хорошо она уже говорит и даже
самостоятельно мыслит. Как это интересно: в доме появился ещё один человечек, с которым
можно общаться и рассуждать. Всё это хорошо, только спешка и беспокойство не оставляют.
Может быть, заняться чем-то другим? Но чем? Ни к чему другому сейчас и руки не лежат. Кто бы
знал, что можно так увлечься этой работой. Наверное, она притягательна игрой,
382
соревновательностью – ведь каждый день на ней новый результат и новый чемпион. Или дело
здесь не только в самой работе?
– Знаешь, Нина, – говорит он, опасаясь её возражения, – наверное, с обеда я выйду на стрижку.
– Хорошо, – соглашается она, – только принеси из бочки ведро воды и подключи кипятильник, я
не могу переноску найти. Пелёнки надо постирать.
* * *
Тоню после утреннего прихода Романа словно подменяют. Теперь ей хочется догнать Дулму, от
которой она почти безнадёжно отстала с начала дня. Работает Кармен весело, что-то напевая про
себя. Естественно, шуточек с намёками у женщин по поводу её оживления хоть отбавляй, но она и
сама смеётся вместе со всеми. Соседки лишь усиливают волну её радости, и она охотно плывёт по
ней.
После обеда насмешливые взгляды и шуточки достаются и Роману. Но это не огорчает и его. А
вот работа сегодня не идёт. Оказывается, навыки, не закреплённые как следует, и впрямь тают.
Ему мешает то одно, то другое: то затупившиеся ножи, то слишком длинная верёвка (как ни
растягивай овцу, на её коже остаются складки, которые никак не разглаживаются), то шерсть на
овце как потник или коврик. К тому же, теперь надо втянуться и чисто физически.
С непривычки Роман выматывается и за половину дня. Окончив работу, он боком сидит на
дерматиновом сиденье мотоцикла. Руки висят, как плети, в ногах и спине вата усталости. Он ждёт,
что сейчас, если сохраняется их прежний сценарий, к нему подойдёт Тоня и они, захватив по
дороге её синеглазого Сашкоо, поедут купаться. Отказываться от этого нельзя. Отказаться от чего-
то одного – значит отказаться и от всего задуманного вообще.
– Куда ты сейчас поедешь? – спрашивает Кармен, подойдя со спины.
– Купаться, конечно, – говорит он, стараясь улыбнуться прежней улыбкой. – Заедем сейчас к
нам, я возьму чистое, и поедем.
– Да ты что! – восклицает Тоня, округлив глаза. – Нет уж, лучше как-нибудь в другой раз.
И тут же почти убегает от него. Потерянно ещё немного посидев, Роман огорчённо и тяжело
соскальзывает с сиденья. Мотоцикл с готовностью заводится с одного оборота.
Дома Роман раздевается возле крыльца, моется тёплой, нагретой солнцем водой. Эта
желтоватая от ржавчины, солнечная вода кажется очень мягкой и как-то легко молодяще освежает
лицо, грудь, ноги. Неплохо смывает она и овечий жиропот.
Нина с Федькой на руках сидит на ступеньке крыльца, с улыбкой и с какой-то грустью наблюдая,
как муж, не стесняясь никого (да и кого стесняться в этой степи?), ходит в ограде в одних широких,
синих трусах.
– Подожди, я помою тебе спину, – предлагает она, – сейчас только Федьку в кроватку положу.
Дождавшись её, Роман склоняется, упершись руками в колени. Смугляна мылит и трёт
мочалкой его худую спину. Вот так же это было в Выберино на Байкале. Нина помнит, как она мыла
ему спину, когда однажды утром он вернулся с пожара и от него пахло дымом. Он был тогда в
синих галифе, в кирзовых сапогах и казался необыкновенно мужественным. А ведь сколько
времени они уже вместе! Как много событий уже связывает их. Как же быстро проносится жизнь!
Двое детей уже, как никак…
– Да три ты сильнее, чего гладишь, – нарочито грубовато просит Роман, чувствуя, что нежность
её пальцев успокаивает его раздражение от Тониной нерешительности, а раздражение это почему-
то не хочется терять.
– Сегодня вечером ты, наверное, пойдешь к Тоне, – говорит Смугляна, словно слыша его
мысли, – ведь ты уже соскучился по ней.
– Даже не знаю, – мямлит он, застигнутый врасплох. – Наверное, не пойду, мы сегодня уже
виделись. Может быть, завтра.
– Но вы же виделись не так, как вам хочется, – спокойно говорит Нина, вгоняя его в полное
смущение.
К вечеру из-за сопки начинает потягивать прохладой, а потом на небо тихо, но основательно
вползают густо-синие грозовые тучи. А засыпает молодое семейство Мерцаловых уже под ровный
рокот обильного дождя: вокруг дома шумят потоки воды, катящееся с пологого склона.
Выйдя утром на крыльцо, Роман чувствует, что от свежести, от размоченного, некрашеного,
промытого дерева кружится голова. Воздух столь прозрачен, что, испытывая его, хочется
посмотреть в бинокль: далеко ли видно? Ох, и вправду далеко. Наверное, будь этот бинокль
посильнее, то на берёзах на другом берегу Онона, всё же не сгоревших по весне, можно было бы
рассмотреть каждый отдельный листочек. Из всех звуков слышно лишь чириканье воробьёв где-то
на проводах подстанции. И ни звука из села. Умиротворено всё: воздух, зелень, сама жизнь.
Окинув в бинокль окрестные сопки, Роман находит на одной из них отару овец. Так близко от села
могут держать лишь отару, пригнанную на стрижку. Ночью она, конечно же, промокла, и теперь
чабаны, делая отчаянную попытку высушить её, держат повыше на ветерке. Однако старания их,
383
пожалуй, напрасны. Если отара и просохнет вверху, то гнать-то её все равно придётся по высокой
мокрой траве в низине. Потому-то и на стрижке сегодня покой и тишина. Буда Будаевич обычно
приезжает на работу пораньше, чтобы проверить сторожа, но сегодня там не видно и его
мотоциклетика – КАшки. Двери будки, в которой обитает Штефан, закрыты: пора бы уж и ему
подышать свежим воздухом.
С удовольствием предаваясь неспешным детальным наблюдениям, Роман слышит, что
Смугляна готовит на кухне завтрак, очевидно думая, что ему нужно идти – откуда ей знать все эти
тонкости с шерстью и дождём? Нет, сегодня он останется дома. Только вот Штефана жалко.
Сейчас они начнут утренние чаи тут распивать, а тот, похоже, будет в своей будке сидеть голодным
весь день: ему там и чай не на чем сварить – кухня на стрижке закрыта.
– Работы сегодня не будет, – сообщает Роман жене, – овцы мокрые. Я сейчас схожу за нашим
венгерским другом. Пусть хоть чаю придёт попить.
– Неудобно, – пугается Нина, – у нас не прибрано. Машка вчера всё пораскидала.
– Ну ничего, пока я хожу, ты немного приберёшь.
Ах, ну что это
