за утро! По мокрой траве можно, конечно, идти в резиновых сапогах, а если
наоборот: накинуть плетёнки на босу ногу, подвернуть повыше гачи мягких тренировочных брюк и
шагать так? Ноги в траве намокают мгновенно, плетёнки сочно хлюпают. А ведь эта дождевая вода
на разнотравье забайкальской степи не может быть просто водой – наверняка она обладает кучей
всяких лечебных свойств. Удивительно: лицо и плечи припекает солнце, а ноги ещё в ночной
влажной прохладе.
За дверью будки тишина. Роман стучит кулаком.
– Открыто, – тут же отзывается Штефан, видимо, уже издали слышавший шлёпанье его
плетёнок, похожее на шлёпанье ласт.
Разбухшая от влаги дверь поддаётся не сразу – разлипается лишь от сильного рывка. Штефан,
запаянный в будке, не только голоден и холоден, но ещё весь мокрый и без курева. Эта старая
халупа прочна лишь на вид, а на самом деле – то же решето. За ночь она профильтровала столько
дождя, что вода на каждом шагу выжимается из проседающих досок пола. Штефан лежит на
длинном ящике, заменяющем ему кровать, на мокром матрасе, высунув из-под сырого покрывала
свой красный нос с большими южными ноздрями. Бог ты мой, да какая там сберкнижка с великими
тысячами, которая, якобы пылится у него дома! Да для того, чтобы с таким овечьим смирением
лежать под этим мокрым тряпьем, надо сидеть на основательной жизненной мели. Больших денег
у таких людей обычно не бывает. В этом смысле он чем-то похож на Митю Ельникова (дай Бог ему
здоровья), когда-то подарившего велосипед. Можно ли представить Митю богатым? Да ни за что!
Штефан лежит сейчас безучастный и равнодушный ко всему, и, кажется, это состояние привычно
для него. Он равнодушен даже к тому, что из-за дождя стоит работа, на которой он может
заработать деньги на дорогу в свою любимую Западную Украину, где сёла на дороге разделяются
лишь указателями. Хотя так ли уж хочет он, на самом-то деле уехать туда? Уж хоть бы возмутился
он как-то на эту погоду, что ли – всё было бы не так его жаль.
– Я за тобой, – почти приказывает Роман. – Идём завтракать к нам.
– Я не хочу есть, – чуть жалобно отвечает Штефан, – а если и хочу, то это не страшно. Могу и
потерпеть.
Роман озадаченно топчется в будке: сел бы, да некуда – всюду одна слякоть и мокрота.
– А зачем терпеть, когда можно просто пойти и позавтракать?
– Мне неудобно.
– Чего? Неудобно? Вставай давай – неудобно ему…
Уговорить Штефана удаётся лишь минут через пятнадцать, да и то обещанием сухой пачки
«Примы», забытой в комнате связи подменным электриком.
– Эта пачка лежит там на столе, – поддразнивая, говорит Роман, – и вся она такая сухая-
пресухая, ну прямо шелестит.
Штефан, вздохнув, поднимается с ящика, смотрит, куда бы наступить.
– Но как же идти-то? – бормочет он. – У меня и подарка никакого нет.
– Чего-чего? Какого ещё подарка? – изумляется Роман.
– Ну, у нас без подарков в гости не ходят. .
– Это, наверное, оттого, что редко ходят. А у нас ходят и так. Мы тут сами друг для друга, как
подарки.
Штефан долго, нудно, словно издеваясь, собирается. А надеть и в самом деле нечего: всё
слишком мятое, из рюкзака или слишком волглое.
– Ты прям как барышня, – усмехается Роман. – В театр, что ли, собираешься?! Иди в чём есть.
– У нас в рабочем в гости не ходят, – почти наставительно заявляет Штефан. – Надо, чтобы всё
чистое было.
– Ну что ж, хорошие у вас правила, – соглашается Роман, – только они к нашей ситуации не
подходят.
384
Приходится ждать, пока он нарядится, побреется и сочно, с брызгами во все стороны,
надушится тем же замечательным одеколоном «Шипр». Одно слово: фраер, да не простой фраер,
а венгерский.
– Это потому что от меня овцами пахнет, – поясняет он сочность, с которой душится.
– Даже удивительно! – хохочет Роман. – А от меня так почему-то амброй несёт, когда я со
стрижки прихожу. Ну ладно, пусть от тебя парикмахерской воняет, а не стрижкой, если тебе это
приятней. Кстати, сегодня же было не твоё дежурство. Чего ты у Риты не ночевал? У неё-то суше и
теплее.
– А я стараюсь ей не поддаваться. А то она уже начинает всё в свои руки прибирать. Похоже,
как с моей женой. И ревность та же. И друзей моих уже сортирует. С Витькой точильщиком не
водись – он пьяница, с Ванькой не водись – у него жена сплетница. С тобой вот тоже нельзя.
– Наверное, потому, что я развратник?
– Ну, в общем, да, – смущенно сознаётся Штефан.
– Ну, если смотреть с точки зрения её высокой морали, которую не могут испортить даже
командированные шофера, то всё верно. Так что смотри, не испортись, общаясь со мной.
Нет, пожалуй, про шоферов-то он зря. Как бы Штефан не обиделся.
– А чего тут смотреть? – отвечает тот, как бы и не заметив этих шоферов. – Если будет так
продолжаться, то брошу её, да и всё. Я потому и держусь на расстоянии, чтоб легче было уйти.
– Да уж, – посмеивается Роман, – ты уже бросал её. Тебя учить не надо. Тебе это привычно.
Смугляна уже устала их ждать. О горячем свежем завтраке нет уже и речи. Перед приходом
незнакомого гостя, по описанию Романа, интересного, красивого мужчины, да ещё к тому же и
венгра (интересно, какие они, эти венгры?), она успевает не только прибраться, но и протереть
полы, чего она не любит делать больше всего. Успевает и чуть-чуть подкраситься. Ожидание
поневоле заставляет её волноваться, но она на всякий случай настраивает себя на разочарование.
Ожидая их, она придумывает игру: если вообразить, что оба мужчины ей не знакомы, то к кому
её потянет больше, кого она предпочтёт? Только хорошо бы увидеть их издали, чтобы они плохо
узнавались. И эта затея вдруг лишает её покоя. Дел много, а заниматься ими приходится
урывками. То и дело подбегая к окну, она всё больше и больше втягивается в суету и всё более и
более волнуется уже от самой беготни.
И всё же нужный момент оказывается пропущенным. Взглянув в сторону стрижки в очередной
раз, она обнаруживает мужчин совсем рядом. Точнее, сразу она видит лишь одного – чужого. Свой,
привычный и знакомый, остаётся как бы за кадром взгляда.
Нет, разочарования не случается. Гость просто импозантен (откуда и вспомнилось это слово?!).
Если объективно (как она и хотела увидеть), то он не хуже мужа, а может, даже и привлекательней.
Роман широк в плечах и высок – гость же, почти
