Каладин занял свое место в первом ряду. Лучники-паршенди построились на краю плато, устремив грозные взгляды на приближающегося противника. Они уже пели? Каладину показалось, что он слышит их голоса.
Справа стоял Моаш, слева – Камень. Лишь трое на линии смерти, потому что людей у них и так не хватало. Он поставил Шена в самый последний ряд, чтобы паршун не видел, что собирается сделать Каладин.
– Я выскочу из-под моста, как только мы начнем двигаться. Камень, ты командуешь вместо меня. Не давай им остановиться.
– Ладно, – сказал рогоед. – Будет трудно нести без тебя. У нас так мало людей, и мы очень слабые.
– Справитесь. Вам придется.
Каладин не видел лица Камня, поскольку они оба были под мостом, но голос выдавал тревогу рогоеда.
– Хотеть попробовать что-то опасное?
– Возможно.
– Я могу помочь?
– Боюсь, не можешь, мой друг. Но спасибо, что спросил.
Камень не успел ответить. Матал заорал мостовым расчетам выступать. Над ними полетели стрелы, отвлекая внимание паршенди. Четвертый мост побежал.
И Каладин, вынырнув из-под моста, помчался впереди. Поджидавший рядом Лопен бросил ему мешок с доспехами.
Матал в панике закричал на Каладина, но мостовые расчеты уже пришли в движение. Каладин сосредоточился на цели – защитить Четвертый мост – и резко вдохнул. Буресвет хлынул в него из кошеля на поясе, но он втянул не слишком много. В самый раз, чтобы обрести силу.
Сил металась перед ним, почти невидимая, словно рябь в воздухе. Каладин на бегу развязал мешок, вытащил жилет и неуклюже натянул через голову. Забыв про застежки по бокам, надел шлем и перепрыгнул через невысокий каменный выступ. Последним достал щит, на котором красовался узор из скрещенных красных костей паршенди. Кости дребезжали.
Даже надевая доспехи, Каладин без труда держался далеко впереди от тяжело нагруженных мостовых расчетов. Его усиленные буресветом ноги были легки и уверенны.
Лучники-паршенди прямо перед ним резко оборвали песню. Некоторые опустили луки. Хотя было слишком далеко, чтобы разглядеть лица, юноша чувствовал их ярость. Каладин этого и ждал. Он на это надеялся.
Паршенди бросали своих мертвецов. Не потому, что им было все равно, но потому, что они считали ужасным преступлением перемещать трупы. Даже просто к ним прикасаться было, похоже, грехом. Человек, осквернивший трупы и надевший на бой доспехи с костями, совершал страшный проступок.
По мере того как Каладин приближался, среди лучников-паршенди началась другая песня. Быстрая, неистовая – настоящий хорал. Те, что опустили луки, подняли их вновь.
И бросили все силы на то, чтобы убить его.
В него полетели стрелы. Десятки стрел. Это не был аккуратный одновременный выстрел. Каждый лучник действовал сам по себе, с яростью и быстротой выпуская в Каладина все, что имел. На него обрушился целый смертоносный рой.
Сердцебиение Каладина ускорилось, и он метнулся влево, перепрыгнул через нагромождение камней. Стрелы рассекали воздух перед ним, в опасной близости. Но его заряженные буресветом мышцы реагировали быстро. Парень заметался между стрелами, потом повернул в другую сторону, двигаясь непредсказуемо.
Четвертый мост, бегущий позади него, был уже в пределах досягаемости, но ни одна стрела в них не полетела. Другие мостовые команды также оказались предоставлены самим себе, потому что множество лучников теперь целились только в Каладина. Стрелы летели все быстрее и отскакивали от его щита. Одна задела руку, другая чуть не сбила шлем, угодив прямо в него.
Из раны на руке потек свет, а не кровь, и, к удивлению Каладина, она начала затягиваться – на коже проступил иней, количество буресвета в теле уменьшилось. Он втянул еще, до той грани, за которой начиналось заметное свечение. Парень уклонялся, вертелся, прыгал, бежал.
Его натренированное для битв тело наслаждалось новообретенной скоростью, и он щитом отражал летящие стрелы. Каладин как будто родился для этого, с юных лет только и ждал шанса воспользоваться буресветом. Раньше и не жил, а вел унылое и беспомощное существование. Теперь исцелился. Не превзошел свои возможности, нет – наконец-то понял, на что способен.
Стая стрел алкала его крови, но Каладин увертывался от них, и хотя еще одна оцарапала его руку, другие отлетели от щита или нагрудника. Обрушился новый ливень, и он поднял щит, тревожась, не слишком ли медленно. Однако стрелы изменили направление полета, повернули к его щиту, врезались в него. Их словно что-то притянуло.
«Я их притягиваю!»
Он вспомнил десятки вылазок с мостом, когда стрелы вонзались в древесину совсем рядом с тем местом, где его руки держались за рукояти. И всегда чуть-чуть промазывали.
«Как давно я это делаю? Сколько стрел я притянул к мосту и отвратил от себя?»
Не было времени об этом думать. Он продолжал бежать, уклоняясь. И чувствовал, как стрелы проносятся мимо, слышал свист, ощущал щепки, которые летели во все стороны, когда стрелы ломались, ударившись о камни или о его щит. Каладин надеялся, что отвлечет на себя хоть кого-то из лучников-паршенди, но понятия не имел, что их ответ будет таким сильным.
Часть его азартно ликовала оттого, что приходилось все время метаться, уклоняться и отбивать ливень стрел. И все же он начал замедляться. Попытался втянуть буресвет, но ничего не произошло. Сферы были пусты. Он запаниковал, но вскоре поток стрел начал ослабевать.
Вздрогнув, Каладин понял, что мостовые расчеты ушли в стороны и уже разместили свои грузы, а он все продолжал увертываться от стрел. Четвертый мост стоял где полагалось, кавалерия неслась по нему, чтобы атаковать лучников. Несмотря на это, некоторые разгневанные паршенди все продолжали стрелять по Каладину. Воины с легкостью их убивали, очищая пространство для пехотинцев Садеаса.
Каладин опустил щит. Тот был весь в торчащих стрелах. Он едва успел перевести дух, как с радостными криками нагрянули мостовики и чуть не повалили его на землю от восторга.
– Дурень! – вскричал Моаш. – Шквальный дурень! Что это было? О чем ты думал?
– Невероятно быть, – сказал Камень.
– Ты должен был погибнуть! – воскликнул Сигзил, и его обычное строгое выражение лица сменилось широкой улыбкой.
– Буреотец… – прибавил Моаш, вытаскивая стрелу, застрявшую в жилете Каладина у плеча. – Вы только поглядите на это.
Парень оглядел себя и с ужасом обнаружил с десяток дыр по бокам жилета и рубахи – там, где стрелы едва не попали в него. Три стрелы застряли в кожаном жилете.
– Благословенный Бурей, – пробормотал Шрам. – Больше добавить нечего.
Каладин не отвечал на их восхваления, его сердце все еще колотилось, а разум оцепенел. Он был изумлен тем, что выжил, замерз от буресвета, который впитал, и вымотался, словно пробежал жестокую полосу с препятствиями. Парень посмотрел на Тефта, вскинув бровь, и кивком указал на кошель на поясе.
