— Да, — ответил Пин. — Неплохо. В смысле, неплохо для моего народа. Но у нас нет песен, подходящих для больших залов и злых времён, господин. Мы редко поём о чём-нибудь более грозном, чем ветер или дождь. И большинство моих песен о вещах, которые смешат нас, и, конечно, о еде и питье.
— А почему такие песни не подходят для моих залов или для таких времён, как эти? Ведь можем же мы, издревле живущие под Тенью, услышать эхо из нетронутой ею страны? Возможно, мы почувствуем тогда, что бдение наше не было бесплодным, хотя, быть может, и оставленным без благодарности.
Сердце Пина упало. Его не привлекала мысль петь хоббитанские песни Правителю Минас Тирита, и уж во всяком случае, не комические куплеты, которые он знал лучше всего. Они были слишком… нескладными, что ли, для подобной оказии. Однако в данный момент он был избавлен от тяжёлого испытания. Петь ему не приказали. Денетор обратился к Гэндальфу с расспросами о Ристании, её политике и позиции Эомира, племянника герцога. Пин поразился тому, сколько всего известно Правителю о народе, который живёт так далеко, хотя, как полагал Пин, прошло немало лет с тех пор, как Денетор сам выезжал за границу.
Через некоторое время Денетор знаком подозвал Пина и опять ненадолго отпустил его.
— Ступай в арсеналы Цитадели, — велел он, — и получи там ливрею и доспех Башни. Они должны быть готовы. Приказ был отдан вчера. Вернись, когда оденешься!
Всё было, как он сказал, и Пин вскоре оказался облачённым в странные чёрные с серебром одежды. На нём была маленькая кольчуга, вероятно, стальная, но чёрная, как гагат, и высокий шлем с маленькими вороными крыльями по бокам и с серебряной звездой в центре. Поверх кольчуги шла короткая накидка, тоже чёрная, но с вышитой на груди серебряной нитью эмблемой Дерева. Его старую одежду свернули и спрятали, но серый плащ Лориэна позволили оставить себе, хоть и не разрешили носить на службе. Теперь, если бы Пин только знал это, он действительно выглядел, как Эрнил и Перианнат, Принц Невысокликов, как прозвал его народ, но ему было не по себе. Да и мрак начал угнетать его.
Весь день было темно и тускло. От бессолнечного рассвета до позднего вечера тяжёлая тень всё густела, и сердца горожан тоже становились всё тяжелее. Высоко вверху медленно ползла к западу, пожирая свет, огромная туча из Чёрной страны, гонимая ветром войны; но внизу воздух был тих и недвижен, словно вся долина Андуина ожидала натиска разрушительной бури.
Около одиннадцати часов Пин, на время освободившийся, наконец, от своих обязанностей, вышел и отправился на поиски еды и питья, чтобы облегчить тяжесть на сердце и сделать свою обязанность прислуживать менее несносной. В столовых он снова повстречался с Берегондом, который только что вернулся с Пеленнора, отнеся приказ в Сторожевые башни у главного Тракта. Они вместе отправились снова на стены, потому что Пин чувствовал себя в помещении, как в тюрьме, и задыхался даже в высоких залах Башни. Теперь они снова сидели рядышком у амбразуры, глядящей на восток, перекусывали и обсуждали вчерашний день.
Был час заката, но громадная пелена уже протянулась далеко к западу, и только погружаясь наконец в море, солнце смогло прорваться сквозь неё, чтобы послать перед ночью короткий прощальный луч — тот самый, который перед глазами Фродо на Перепутье коснулся головы павшего короля. Но ни отблеска его не упало на поля Пеленнора под сенью Миндоллуина: они остались бурыми и унылыми.
Пину казалось, что уже годы прошли с тех пор, как он сидел здесь в прошлый раз, в какое-то полузабытое время, когда он всё ещё оставался хоббитом, легкомысленным путником, которого мало трогали опасности, через которые он шёл. Теперь он был маленьким солдатом в городе, готовящемся к большому штурму, и был одет в гордый, но мрачный доспех Сторожевой Крепости.
В другое время и другом месте Пин наслаждался бы своим новым одеянием, но сейчас-то он знал, что принимает участие не в игре: он на полном серьёзе является слугой сурового хозяина в часы величайшей опасности. Кольчуга тяжело лежала на плечах, шлем сдавливал голову. Свой плащ Пин бросил рядом с собой на сиденье. Он утомлённо скользнул взглядом по темнеющим внизу полям, зевнул, а потом вздохнул.
— Устал сегодня? — спросил Берегонд.
— Да, — ответил Пин. — Очень. Устал от безделья и ожидания. Я оттопал пятки у двери покоя моего господина за те долгие часы, пока он обсуждал дела с Гэндальфом, принцем и прочими важными особами. И я не привык, мастер Берегонд, прислуживать на голодный желудок другим, пока они едят. Это суровое испытание для хоббита. Ты, без сомнения, сочтёшь, что мне следовало бы более глубоко чувствовать оказанную честь. Но что хорошего в такой чести? Ну, в самом деле, что хорошего даже в еде и питье под этой ползущей тенью? Что это значит? Сам воздух кажется густым и бурым! У вас часто такой мрак, когда ветер дует с востока?
— Нет, — сказал Берегонд. — Это не природное явление. Это нечто, порождённое его злобой: какая-то гарь с Огненной горы, которую он послал, чтобы затемнить сердце и разум. Что и случилось. Хорошо бы господин Фарамир вернулся. Он не поддастся испугу. Но кто знает, вернётся ли он теперь из этой Тьмы с другого берега Реки?
— Да, — отозвался Пин. — Гэндальф тоже тревожится. Мне кажется, он был разочарован, не найдя здесь Фарамира. И куда, интересно, он отправился сам? Он покинул совет Правителя перед полдником и, по-моему, в дурном расположении духа. Может быть, у него какое-то предчувствие или плохие вести.
Но внезапно, прямо посреди разговора, их поразила немота, они застыли на месте, превратившись в обладающие слухом камни. Пин сжался, изо всей силы прижимая руки к ушам, но Берегонд, который, говоря о Фарамире, выглянул из амбразуры, так и замер, продолжая глядеть на поля широко раскрытыми, остекленевшими глазами. Пину был знаком этот повергающий в трепет крик, который он сейчас услышал: точно такой же крик раздавался — так давно — в Маришах, в лесах Шира, но теперь он налился силой и ненавистью, пронзая сердца ядовитым отчаянием.
Наконец Берегонд сделал над собой усилие и заговорил.
— Они появились! — сказал он. — Наберись храбрости и взгляни! Внизу что-то ужасное.
Пин неохотно вскарабкался на скамью и посмотрел за стену. Под ним лежал тусклый Пеленнор, исчезающий вдали у едва угадывающейся линии Великой Реки. Но теперь над полем быстро кружились в воздухе, словно тени чересчур рано пришедшей ночи, пять птицеобразных фигур, ужасных, как стервятники, но громаднее орлов и безжалостных, как смерть. Они то подлетали ближе, почти на расстояние выстрела со стен, то отдалялись, продолжая выписывать круги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
