Вот я иду, вся такая сногшибательная. А он… А я… Мания грандиозо! Умереть – не встать! Витька Петриченко падал – уж точно! Учитывая моду на девушек крепких и увесистых, Витькин безупречный вкус опережал время. Моя стройность граничила с бестелесностью, но Витьке нравилось во мне все, даже мои тонкие ноги. Он сказал, что это самые красивые ноги во всей школе.
Ха-ха. Элина-балерина с ногами, созданными для балетного прыжка. Из-за стелек от плоскостопия носила обувь на два размера больше и с ножками-макарошками выглядела, как лыжник перед стартом. Чтобы нижние конечности казались толще, применялся патент: ноги, экипированные в две пары гольфов или колгот, выглядят вполне прилично. Лучше, чем кривые ножки Таньки Дюндиковой из «Б» класса.
– Хватит вертеться перед зеркалом! Там нет ничего хорошего. Человека красит не внешность, а его душа и поступки. Иди есть вареники с картошкой и со сметаной! Все соседи говорят, что ты худая.
Как всегда, мама прервала меня на самом интересном месте. Я спустилась с заоблачных высот, сбитая на лету палкой. Внизу по зеленой траве бегали сибирские пельмени, гоняясь за варениками с картошкой, как собаки – за зайцами. Поедая вареники с картошкой, я спасала их от сибирских пельменей, себя – от худобы, а маму – от осуждения соседей.
У мамы были постоянные критические дни, но не в плане природы. Мамина кобура никогда не пустовала, курок – на взводе. Снайперской критике подвергалось все, что бы я ни сделала. Я так привыкла к этим обстрелам, что мамо-критика отлетала, как горох от стенки. Быть мамо-копией не хотелось, быть, как все, – тоже. У меня начисто отсутствовал стадный инстинкт.
Трудно шагать в ногу, но еще труднее – выбиваться из общего строя. К чему завидовать школьным красавицам, если мама не разрешала щипать брови, а на всех переменках главной технической принадлежностью был рейсфедер для выщипывания бровей в ниточку? Пока занимались бровями, успевали обсудить три улицы, наряды, кавалеров, кто – с кем, кто – кому, кто – у кого и кто – против кого. Сплетни были скучные, как хозяйственное мыло. Все выглядели, как из инкубатора: одинаковая одежда по стандартной моде, одинаковые, как под копирку, прически. Единый сплоченный коллектив.
Окутывая девчонок шлейфом из табачного дыма пополам с перегаром, парубки выдавали дамам штампованные комплименты, приправленные матом. Самым оригинальным был главный сердцеед, второгодник Пашка Духопел из десятого «Б» с галантными остротами типа «Ой, держите меня четверо». Когда его избранница Зойка Черновол, прихорашиваясь перед свиданием, выглядывала из окна, Пашка романтично взывал на весь двор в предвкушении встречи:
– Зойчик! Выпрями брови, гладь шнурки и шевели гамашами!
Чем не серенада? Приблизившись к Пашке, Зойка получала игривый шлепок по месту, прикрытому мини-юбкой, и загадочный полукомплимент:
– Куда тебе, карамельке, в леденцовые ряды.
У каждой девочки была тетрадь пожеланий с красивыми картинками, вырезанными из журнала «Советский экран». «Что пожелать тебе, не знаю, ты только начинаешь жить. Я от души тебе желаю с хорошим мальчиком дружить». Все сдирали друг у друга тексты, все желали друг другу сибирского здоровья, кавказского долголетия, индийской любви и цыганского веселья. Тетрадки были похожи, как близнецы, а поскольку пожелания писались «на память», то и память у всех была одинаковая.
Никто не жаловался. Все были довольны. У самых избранных разживались «на вечер» красочным заграничным каталогом всяких замечательных товаров. Мечтательно разглядывая чудо-красоту, Зойка Черновол выдавала комментарии:
– Эти розовые занавесочки я повешу в спальне, это розовенькое покрывалко постелю на кровать. Одену вот этот офигенный розовый лифчик «Маркиза» (высший шик, без бретелек), вот эти обалденные гипюровенькие розовенькие трусики, вот эти ажурные черные чулочки, сверху накину вот этот прозрачненький халатик с перламутровенькими пуговичками! И обую вот эти отпадные розовые тапочки с меховыми помпончиками! Придет мой викинг Пашка Духопел, расстегнет на моем халатике перламутровые пуговички… Представляешь?!
Я представила. Розовая Зойка в прозрачном халатике, как подкрашенная анилиновой краской сарделька в целлофане, а викинг Пашка Духопел, вооруженный то ли вилкой, то ли вилами, пытается осилить это блюдо.
Жуть. Какая может быть романтика, если в башке у двоечника Пашки Духопела – замедленный мозговой метаболизм? Если он (Пашка, а не метаболизм) на уроках выдавливает из себя слова, как зубную пасту из тюбика, и мямлит, будто зубную щетку жует?! Впрочем, Духопел только у школьной доски выглядел, как пускающий пузыри утопленник, а по части «стырить-загнать» соображал молниеносно и был способен продать утопающему воду.
«Где нет общности интересов, там не может быть единства целей, не говоря о единстве действий». (Ф. Энгельс)
У школьных красавиц имелись свои понятия о романтической любви, у меня – свои. Красавчик Пашка считался секс-символом благодаря сходству с Юрой Шатуновым из «Ласкового мая», а красавица Зойка – секс-символшей благодаря сходству с Памелой Андерсон. Поэтому Зойкины подружки пытались отбить у Зойки – Пашку, а Пашкины друзья пытались отбить у Пашки – Зойку. Зойка устраивала сцены ревности Пашке и подружкам. Пашка клялся Зойке в верности, для острастки горячо реагируя руками. Поостыв, самокритично признавался: «Я не подарок, но и ты не именинница».
Когда разгул гормонов, разум отступает. Синяки томно маскировались толстым слоем тонального крема, любовь разгоралась с новой силой. Впечатлений – выше крыши! Бьет? Значит, ревнует. Ревнует? Значит, любит. Анти-жизнь.
Такая романтика меня не прельщала. Мне не светил переход, по словам Ленина, «от действий одиночек к действиям масс». И не потому, что меня не принимали. Я не хотела быть принятой и притворяться, что мне близки скучные интересы коллектива, где выделяться – некрасиво, где один человек – никто, коллектив – всё, а буква «я» – самая последняя в алфавите. Зачем подстраиваться под всех? Водить хороводы под сарафанное радио? Я не любила, когда из меня образовывали круг. Быть вне коллективной суеты – роскошь, которую не каждый себе позволяет и которую не каждый понимает.
Моя лучшая подружка Лида Гончаренко понимала. У нас была общность интересов, но если бы наши разговоры подслушал коллектив, он покрутил бы пальцем у виска. Мы с Лидой ревностно относились к личному пространству. Зачем тратить время на пустую бабскую трескотню? Ядовито хихикая, мы наваяли детективный рассказ под названием «Роковая любовь шпиона Хантера». Сия «нетленка», отпечатанная на папиной пишущей машинке двумя шестнадцатилетними школьницами, была отправлена в редакцию журнала под псевдонимом Артур Тюнтиков-Тюкавский.
Редакция любезно ответила: «Уважаемый Артур! Мы отдаем предпочтение рассказам на местном материале». Тогда при нашем содействии даровито-плодовитый Артур Тюнтиков-Тюкавский наклепал новую нетленку под названием «Роковая любовь шпиона Хантера и Аполлинарии Филимоновой». Скрупулезная редакция на полном серьезе предложила автору приблизиться к жизни простого народа.
Нет проблем. Под нашим чутким руководством Тюнтиков-Тюкавский переименовал рассказ «Роковая любовь бывшего шпиона, ныне – сталевара Хантера и колхозницы Аполлинарии Филимоновой». Куда уж народнее! Однако новый шедевр о роковой любви не вышел из-под нашего пера по техническим причинам. Перо не повиновалось, сотрясаясь от смеха вместе с нашими организмами! Как можно осуществлять литературный процесс в такой обстановке?
Наплевав на несостоявшуюся карьеру Артура Тюнтикова-Тюкавского, мы с Лидой перешли к киногероям повышенной романтичности. На фильмы с Аленом Делоном и Антонио Бандерасом Лида шла, как на свидание. Я, группа поддержки, ходила за компанию. Количество киносвиданий зашкаливало пределы разумного, но надо же поддержать подругу! Не в силах определиться, кто из красавцев нравится больше, Лида повесила на стенку в своей комнате обоих. Наглядно демонстрируя виртуальные преимущества над земной реальностью, красавцы радовали глаз, не подозревая о Лидином существовании. Увы, Алены Делоны с Антонио Бандерасами не валяются на дороге, как Зойкин Пашка после обмывки мотоцикла. Они летают журавлями в недосягаемо-высоком голливудском небе, а синица – не всегда годится.
Мальчишки были такие обыкновенные, а во всех фильмах киношные мальчики (в промежутках между подвигами!) носили киношным девочкам портфели. Ну, кто из мальчишек понес бы мой портфель? Во всей округе не нашлось бы такого добровольца. Правда, однажды мальчишки торжественно пронесли меня на носилках по всему школьному двору. Вместе с портфелем. На занятиях санитарной дружины, накануне диктанта по русскому языку: речь шла не о пылкости чувств и желании сдувать пылинки, а о желании сдувать диктант.
