Кушнеру. Трубку сняла его мама. Голос у нее был настороженный.
– Мишу? А кто его спрашивает?
Я не знал, как лучше представиться, и назвался просто по имени. Помешкав, она позвала сына. Он долго шуршал трубкой и ответил, позевывая.
– Разбудил?
– Нет…
– Ладно, не притворяйся. Как самочувствие?
– Болит немного, но ходить могу.
– Под себя?
Кушнер обиженно запыхтел.
– Ладно, я пошутил! Поговорить надо. Сможешь через часик выйти во двор?
После Кушнера я набрал номер Серого. Он ответил с полгудка и, выслушав мое приветствие, усмехнулся:
– Вы чего, сговорились друг за другом звонить?
– Кто мы?
– Только что Мастер позвонил и уволил меня.
– В каком смысле уволил?
– В прямом. Я больше с вами не работаю. Вечером заберу вещи из клуба.
Я помолчал, обдумывая услышанное. Я хотел попросить Серого о небольшой помощи, но после такого известия делать это было не очень удобно. Или неудобно только на потолке спать? Поменяйся мы с Серым местами, он бы, наверное, не постеснялся, попросил. И совершенно спокойно воспринял бы мой отказ, если бы я решил ему отказать. Я же боялся услышать твердое «Нет» в ответ на свою просьбу. Мне казалось, это меня выбьет из колеи. Да и не хотелось нагружать своими проблемами человека, у которого и без того день начался не самым радостным образом.
– Мастер сказал, что ему не нравится, чем я занимаюсь в свободное время. Это портит репутацию клуба и дискредитирует философию обучения боевым искусствам. Смотри, завтра он и тебя может выставить. Ты ведь со своими заморочками тоже все портишь и дискря… диск-ре-ди-ти-руешь. Хотя ты ведь у него в любимчиках ходишь! Ладно, пока. Увидимся когда-нибудь. Или ты от меня чего-то хотел?
– Ничего. Удачи!
– И сам не пропадай…
Я наскоро перекусил и стал собираться. Пора было двигаться к Кушнеру. Я решил прогуляться пешком. Как только вышел из дома, меня окликнули. Незнакомый грузный мужчина в вельветовой куртке и фирменных джинсах выбрался из бежевой «Волги» и тяжело пошел мне навстречу.
– Константин Андреич, я не ошибся?
– Допустим, – ответил я, как гангстер Морган в телефильме «Мираж».
– Меня зовут Добрынин Евгений Виленович. Я отец Никиты… Я хотел извиниться перед вами.
– Извиниться? За что?
– За позавчерашнее. Это по моей просьбе с вами так побеседовали. Поверьте, я совершенно искренне заблуждался, считая вас виновным в убийстве моего сына. У меня есть один знакомый, который работает на Литейном. Когда вас задержали, он уверил меня, что имеются все доказательства. А потом я узнал, что вас отпустили. Он объяснил мне, что прокурор не дал санкции на арест, потому что вы не признались в убийстве, а прямых улик, как выяснилось, не найдено. В общем, я поверил в то, что вы убийца, который сумел избежать наказания…
– Значит, те два урода – ваши друзья?
– Они мне не друзья, но я мог обратиться к ним с просьбой такого рода. Видите ли, я спортивный врач, и у меня по роду занятий много знакомых, которые… Ну, вы сами понимаете. Я их попросил…
– А чего ж сами-то? Побоялись?
– Я думал, что могу не сдержаться. Боялся, что просто убью вас раньше, чем вы скажете правду.
Я посмотрел ему в лицо. Он не отвел глаза. Они выглядели потухшими, но взгляд оставался твердым. Крепкий мужик, что называется, со стержнем. Наверное, не соврал и действительно нанял двух костоломов, потому что боялся, что не сдержится… Впрочем, мне на это плевать. Ненависти к нему я не испытывал. Неизвестно, как бы я себя вел, убей кто-нибудь моего сына. Хорошо, что хоть одна загадка разрешилась. Еще бы с Холоновским получилось так легко разобраться…
Легко? Я вспомнил о противогазе и содрогнулся и тут же ощутил позабытую боль в отбитых ногах. Легко! Нет уж, такой легкости нам больше не надо, а то через пять лет я смогу передвигаться только на инвалидной коляске.
Добрынин-старший протянул мне какой-то конверт.
– Возьмите. Я понимаю, конечно, что не все можно компенсировать деньгами, но…
Я взял. В конверте оказалась тысяча десятирублевыми купюрами банковской бандеролью. Неплохо день начался!
– Скажите, Константин Андреич… У вас, случайно, нет предположений, что могло случиться с моим сыном?
– Никаких. А у вас?
Евгений Виленович отрицательно покачал головой.
Я запихал конверт во внутренний карман. Вспомнил, что говорил Рожков, и спросил у Добрынина:
– Это правда, что ваш сын вел дневник? И что этот дневник пропал после… убийства?
– Правда. – Евгений Виленович поморщился, как будто ему было больно глотать. – Я думаю, что никакое это было не ограбление, деньги и вещи прихватили для отвода глаз. Все дело в этом дневнике. Скажите, я могу надеяться, что вы мне позвоните, если вам станет что-то известно? Вот моя визитная карточка…
Я пожал плечами. Но визитку взял.
3
Кушнер уже сидел на лавочке во дворе, когда я пришел. Мы пожали руки, и я сел рядом.
– Как Инга? – спросил Кушнер, носком кроссовки вычерчивая на песке параллельные линии.
– Нормально.
– Она вчера, наверное, сильно испугалась…
В одном из окон я заметил немолодую полную женщину, которая неотрывно смотрела на нас. Наверное, это была мама Кушнера. Я подумал, что надо было попробовать дозвониться до своей матери. У ее сестры не было телефона, только у соседей. В исключительных случаях можно было воспользоваться их номером. Пусть хотя бы передали, что со мной все в порядке. А то ведь забеспокоится и приедет раньше, чем я закончу с делами.
– Расскажи мне о Холоновском.
Кушнер кивнул:
– Я тоже подумал, что это может быть связано…
– Чего ж раньше-то не сказал?
– Я только ночью догадался. Нога болела, я заснуть не мог, лежал и думал.
Рассказ Кушнера занял минут пять. Ничего нового я не узнал. Когда Кушнер замолчал, я быстро принял решение:
– Значит, так, сегодня вечером пойдем и посмотрим, какой это товарищ Сухов.
– Я с тобой?
– А как я без тебя его узнаю? Не боись, воевать не придется. Просто посмотрим со стороны. В таких делах торопиться не следует.
– Я не боюсь. Просто нога сильно болит. И к восьми часам надо на перевязку.
– Вот после врача и поедем.
В половине восьмого я опять был у Кушнера. Мы поймали тачку и съездили в Парголово, где, в частном домике с высоким забором, жил лекарь. Меня в дом не пригласили, я остался ждать во дворе, под присмотром здоровенной кавказской овчарки. Судя по взгляду и угрожающему ворчанию, я не вызывал у псины большого доверия.
Кушнер освободился минут через двадцать. Спускаясь с крыльца, он страдальчески морщился. Я подумал, что и в здоровом-то виде из него неважный помощник, а уж теперь… Ладно, покажет мне Холоновского, и пусть едет домой.
Нам пришлось почти два километра топать до Выборгского шоссе, и только там мы смогли остановить машину. Ехать в центр водитель наотрез отказался, согласился подбросить только до «Озерков». Правда, и денег за поездку не взял.
У Кушнера была единая карточка, я купил два жетона, и мы спустились в метро. Пока ехали, не разговаривали. Сидели в углу полупустого вагона. Кушнер смотрел в пол, иногда выпрямляя раненую ногу и начиная массировать бедро.
От станции метро «Площадь Мира» мы шли еще минут двадцать. На улице было совсем темно, а кварталы, в которые мы забрели, освещались только светом из окон. Мне показалось, что Кушнер слегка запутался с адресом. Но как только я об этом подумал, он облегченно вздохнул и указал рукой на темную арку:
– Вон там.
Мы вошли в типичный ленинградский двор-колодец, образованный четырьмя домами дореволюционной постройки. Три стены были совершенно глухими, в четвертой
