— Я тебе так забуду, что и бог в раю и сатана в аду разом услышат твой голос! — Он бросился было на мальчугана, но сразу же опомнился. — Ребята, бегите к Черемошу! Иван! За мной… Не разрослась бы беда… Ох, уж этот мне вояка на высоких каблуках! Избил бы, да времени нет.
У Ярослава чуть слезы на глазах не выступили.
Василь зачем-то еще раз оглядывается, вздыхает.
— Бежим, Иван… Как бы не случилось чего…
Недаром тревожился молодой лесоруб. Он словно чувствовал, что в это время к площади подкрадывались, ведя коней в поводу, Палайда, Наремба и Верыга. Вдруг заржал конь, и Палайда с такой силой хватил его по зубам автоматом, что уздечка загремела…
* * *
Собрание застыло в ожидании. Даже перья на гуцульских крысанях не шелохнутся.
— Товарищи, кто первым положит начало коллективной жизни в Гринявке?
На скамье зашевелился Лесь, но жена осадила его с мягкой укоризной:
— Лесь, веди себя скромно. Есть люди достойнее.
Только это и остановило Леся. Он оглянулся, вздохнул.
— Не убивайтесь, Лесь, запишемся, да не первыми, — утешал его Юстин Рымарь. — Я думаю, лучше помаленьку в середке примоститься, — и он бросил подозрительный взгляд в окно.
— Не стыдитесь, люди, первыми привечать гуцульскую жизнь, — взволнованно говорит Микола Сенчук.
— Прошу слова! — поднялась Ксеня Дзвиняч. — Может, не пристало женщине первой записываться? Так пусть кто-нибудь из мужчин запишется прежде меня, — хочется, чтобы первый стоял в великом списке хозяин.
В это время в разрисованное морозом окно ударил выстрел. Лицо Ксени потемнело от крови.
Гуцулы, стоявшие у дверей, выбежали на улицу.
Мариечка с горестным криком кинулась к Дзвиняч:
— Убили Ксеню! Ксеня! Ксеня! Оксаночка!
— Не убивайся, Мариечка, — Дзвиняч отерла со лба кровь. — Это не пуля, это меня стеклом поцарапало. Не плачь, Мариечка!
— Ксеня, любушка! — девушка прильнула к женщине, заглянула ей в глаза. — Меня словно в сердце ударили!.. Я тебя сама доведу домой. С Василем. Охранять тебя будем.
— Сейчас мое место здесь. Садись, Мариечка, рядом и вытри слезы. Чтоб не портили они тебе румянец, как мне когда-то! — и Ксеня вздохнула, вспомнив свою развеянную по чужим нивам молодость.
* * *
По тихим улицам бегут, опередив остальных, Иван Микитей и Василь Букачук. Вот они припали к земле, читая на снегу карту следов.
— Всадники повернули к Черемошу, а пешие — на леваду. Нам бы сейчас коней быстрых, перехватили бы их за рекой.
— Надо бежать на леваду, — выпрямляясь, проговорил Василь.
Напряженные фигуры гуцулов замелькали меж занесенных снегом деревьев.
На бугре неясно проступили очертания низенькой церковки, погоста. Под прикрытие его спешат Наремба, Палайда и Верыга.
— Штефан, защищай наши души! — заметив погоню, со страхом зашептал Палайда.
— А что, моя шкура дешевле вашей? Поглупей себя нашли?
— Ты, Штефан, умеешь и в темноте стрелять… За острый глаз и твердую руку награжден. И ноги у тебя помоложе. А мы что? — хнычет Наремба.
— Не хитрите. Встречайте дружней. Их только двое! Остановились. — Верыга обернулся, выстрелил.
— Хоть бы схорониться за ограду, до погоста бы добраться! — вздыхает Палайда.
— До погоста еще доберетесь! — Верыга проговорил это так зловеще, что Палайда и Наремба переглянулись.
— Задержи их, Штефан, пока мы до ворот добежим, — хнычет Палайда, неумело отстреливаясь от погони. — Богом молю тебя!
— Хоть чертом — не поможет.
— Над нами пули жужжат. Добычу ищут. Помоги, Штефан! Ввек не забуду. Штефан, один уже отстал. Помоги! Ввек не забуду, — у Нарембы трясется голова.
— А я чтобы век в земле гнил? Ложитесь на снег…
Верыга презрительно кривится.
— Ложись первый! И защищай нас!
Наремба и Палайда дружно толкнули Верыгу; он упал на землю, а кулаки тем временем из последних сил помчались к погосту.
Верыга с трудом поднялся, прихрамывая пробежал немного, застонал. Дрожащими руками пустил пулю вдогонку кулакам и обернулся навстречу Василию Букачуку, который бежал уже впереди Ивана.
Почти одновременно сверкнули два огонька, и Верыга, оставляя позади себя темный след, попятился и пятился до тех пор, пока не уперся спиной в церковную ограду.
Василь повернулся и пошел навстречу Ивану.
— Конец? — спросил тот.
— Собаке собачья смерть.
— Посмотрим?
— Не на кого. Пойдем. Нас люди ждут, — и Василь решительно направился в село.
…Собрание продолжается.
— Люди добрые, так кто после Ксени Дзвиняч?
— Теперь мы все хотим первыми записаться, — решительно поднялся Юрий Заринчук.
— Все хотим первыми! — горячо поддержал его Лесь Побережник.
— Пусть будет так! — согласился Марьян Букачук.
— Да как же это сделать? — вслух недоумевает дед Савва.
— А вот как! — неожиданно поднялся Дмитро Стецюк, и люди увидели у него в руках вырезанный из бумаги круг. — Вот тут все и подпишемся.
— Отец, как вам не совестно! — Настечка вспыхнула и стала пробираться к отцу.
— И придумает же человек!.. Круг какой-то!
— А чего там! — поддержал Стецюка Юстин Рымарь и нагнулся к своей Василине. — Все подпишемся, все будем первые, а у врагов от этого круга голова закружится. Я всегда говорил, что Стецюк умная голова.
— Ну, как мой список? — спрашивает Стецюк, подавая Сенчуку свой круг.
Микола Панасович, обведя собрание лукавым взглядом, тихо задает вопрос:
— Люди добрые, а не удивит это изобретение гуцулов из других сел?
— И верно, может удивить! — отозвались из зала, и раздался смех.
— И я так думаю… Кто плохо знает дорогу, тот кружным путем идет, — и он очертил круг над бумагой Стецюка. — А кто знает дорогу хорошо, тот идет прямо. Так, может, составим прямой список?
Слова Сенчука покрывают смех и аплодисменты, и собравшиеся начинают подходить к сцене. Одним из первых склоняется над столом и Юстин Рымарь. Торжественно обмакнув перо, поставил на бумаге три крестика, отстранился, еще раз глянул на свое чистописание и возгордился.
— Юстин, ты где подписался? — теребит его за киптарик Василина.
— Где лучше всего написано, там и есть моя подпись.
— Посредине? — присматривается Василина.
— Где там посредине! Первым стою!
— Так пошли, Юстин, домой. Может, наша лошадка уже…
— Ты, Василина, одна иди. Я еще с людьми посижу.
— Юстин, есть у тебя голова на плечах? А что, если кобылка ожеребится?
— Тогда ты первая увидишь жеребеночка. Пусть уж тебе выпадет такая честь.
— Ты что — переменился или подменили тебя? — Василина широко раскрыла глаза. — Или кони на Гуцульщине больше не в цене?
…На следующую ночь в хату Ксени Дзвиняч ворвались Бундзяк, Качмала и Вацеба. Бундзяк первый навел оружие на застывших у стола женщину и ребенка.
— Значит, первой записалась? — Бундзяк скрипнул зубами, словно они у него выкрашивались. — Захотелось на том свете в самой черной смоле захлебнуться?
— Чтоб она вам еще на этом горло залила!
— Так ты еще голос подаешь? — Бундзяк ударил Ксеню дулом пистолета в грудь. Блузка у женщины набрякла кровью.
— Мамочка, родная! — вскрикнула Калина и, дрожа, еще теснее прижалась к матери.
— Не плачь, Калинка, — Ксеня погладила девочку по голове и с ненавистью взглянула на бандитов.
— Слышишь, падаль, изрезал бы тебя сегодня на мелкие куски, не будь глупого приказа. Велено, чтобы ты как первой записалась, так завтра же первой бы и выписалась. Нашлись такие, что пожалели твою кривую душу. Выпишешься?
— Не дождешься, убийца!
— Нет, дождусь! — Бундзяк рассвирепел, и на лице его выступили неровные пятна синей, нездоровой крови. — Ради жизни твоего ребенка выпишешься. Гей, клади ее голову на порог! — заорал он, криво глянув на Качмалу, и бандит кошачьим прыжком подскочил к женщине, вырвал у нее девочку и понес к порогу.
— Мамочка! Спасите меня, мамочка!
Ксеня, рыдая, бросилась за девочкой. Бундзяк ударил мать автоматом по голове, и она рухнула на пол, поднялась и снова осела.
— Руби! Вот топор! Чего застыл, как распятие на дороге?! — сверкнув глазами, крикнул Бундзяк Вацебе.
— Пане Бундзяк, я не могу… Это ведь ребенок… — Вацеба задрожал.
— Не можешь? Тогда и твоя макитра слетит! — У Бундзяка отвисла и перекосилась нижняя челюсть, и он нагнулся за топором. Но тут же, как ужаленный, отпрянул от скамьи. — Это что?
Во дворе ударил выстрел. Неподалеку по обнаженному стволу дерева скользнуло синее лезвие фонаря. У окна заверещал перепуганный голос одного из бандитов:
— Пане отаман! Милиция! Милиция!
Бундзяк, оглянувшись, заметался по хате, подскочил к противоположной стене, высадил ударом автомата раму и боком вывалился в огород.
