не пускали своих детей в школу из страха, что «их там научат чему‐нибудь не тому», а прежде всего – посеют в них неуважение к традиционному образу жизни[405]. Чрезмерное образование «зачастую создавало угрозу интересам семьи, хозяйства и обеспеченной старости родителей. Образованный сын в поисках лучшей доли мог оставить семью. И, наконец, чрезмерная образованность подрывала авторитет старших и соответственно нарушала равновесие сельской жизни»[406]. Тем не менее за 1908–1913 гг., когда Столыпин был премьер‐министром, государственные расходы на начальное образование выросли почти в четыре раза[407].
Также были приняты меры к тому, чтобы познакомить крестьян с началами агрономии. До 1907 г., когда правительство начало резко увеличивать расходы на эти цели[408], этим занимались только предприимчивые земцы. Некоторые достижения производят сильное впечатление: активное московское земство менее чем за 10 лет добилось того, что почти тысяча деревень перешла к более продуктивной системе севооборота, тогда как сонное санкт‐петербургское земство за 30 лет сумело склонить к этому только пять деревень[409]. Опасаясь, что земства распространяют не только полезные сельскохозяйственные знания, но и враждебное отношение к самодержавию (как оно, фактически и было), центральное правительство не поддерживало этой их деятельности и даже добилось смещения с поста и ареста главного инициатора московских достижений[410].
Наконец, Столыпин увеличил субсидии для крестьян, желавших переселиться в Сибирь, создал фонд в 1,5 млн десятин государственных и удельных земель для продажи крестьянам[411] и, понизив процент по ссудам Крестьянского банка, облегчил крестьянам скупку дворянских земель[412]. За 1905–1914 гг. крестьяне приобрели еще 10 млн десятин земли и увеличили свою долю сельскохозяйственных земель почти до 70 %[413].
Поскольку дворянская земля переходила к крестьянам по естественным причинам и при поддержке правительства, идея о том, что «малоземелье» было причиной крестьянских волнений, оправдывая государственную конфискацию дворянских земель, представляется в лучшем случае упрощением. Тем не менее дворянство ведь и в самом деле сохранило экономический эквивалент (value) большинства поместий из принадлежавших им сразу после реформ Александра II, либо непосредственно (в виде сохранившихся имений, даже если землю в них обрабатывали крестьяне в качестве наемных работников, испольщиков или арендаторов), либо в превращенном виде, т. е. в виде средств, полученных от продажи земли крестьянам. Поскольку столыпинская программа не предполагала как‐то менять этот эквивалент, она не сулила крестьянам немедленного повышения их материального благосостояния, а лишь выгоды от роста производительности и ускорения индустриализации.
Хотя окончание выкупных платежей и улучшение правового положения крестьян были существенными изменениями, только наивный может решить, что это способствовало популярности правительства среди крестьян. Нет ни малейших свидетельств этого. Для тех, кому известна история реформ, предшествовавших Французской революции, в этом нет ничего удивительного. В самом деле, Уиткрофт показывает, что снисходительность правительства к тем, кто не выполнял обязательств по налоговым и выкупным платежам, вела не только к снижению государственных доходов, но и поощряла уклонение от платежей. Отметив, что в прежнее время порка широко использовалась для вразумления неплательщиков, Уиткрофт спрашивает: «Неужто правительство действительно думало, что крестьянство продолжит вносить ненавистные выкупные платежи после того, как правительство отказалось от использования насилия и круговой поруки и даже простило тех, кто отказывался платить?»[414] В конце концов, волнения 1905–1906 гг. начались после послаблений, дарованных в 1903 и 1904 гг. (упразднение порки и круговой поруки плюс аннулирование недоимок), а кратковременное ухудшение материального положения крестьян наступило только после этих волнений. Представляется правдоподобным, что некоторые из сопутствующих реформ главным образом придали крестьянам смелости – хорошее предостережение для верящих в то, что более радикальные действия правительства в аграрном вопросе могли бы смягчить крестьян[415].
Движущей силой приватизации общины явно был не тот процесс, который Норт описывает как путь к экономической либерализации: политическая борьба, в ходе которой группы конвертируют практическую переговорную силу [bargaining power] в институциональный обмен, который, в свой черед, систематически ограничивает хищничество правителя или правящих элит. Хотя большинство дворян одобряло приватизацию, они при этом не думали о защите собственных интересов (хотя, возможно, понимали, что община является инструментом разжигания мятежных настроений крестьянства). И даже если смоленский опрос показал, что значительная часть крестьян одобряла политику приватизации, от одобрения до практической поддержки дистанция огромного размера.
Получается, что правительство приняло эту политику в результате решения, которое Норт и его последователи считают невозможным, – в результате свободного выбора, а не социального давления[416]. Иными словами, крестьянские волнения 1905–1906 гг. свидетельствовали о том, что что‐то нужно делать, а окончание выкупных платежей требовало как минимум чтобы правительство установило простые правила выхода из общины, поскольку последние были нужны главным образом как инструмент сбора этих самых платежей. Принудительное перераспределение земли было неосуществимо, потому что царь и дворянство не пошли бы на это, особенно после того, как беспорядки были в основном подавлены. Но правительство могло действовать с большей осмотрительностью и сделать больший упор на другие аспекты своей программы, такие как образование в деревне, распространение агрономических знаний и помощь переселяющимся в Сибирь. Когда в 1906 г. царь назначил Столыпина премьер‐министром, он сделал это совершенно сознательно: незадолго до этого он черкнул одобрительное замечание на меморандуме Столыпина, предполагавшем правительству дать крестьянам возможность создавать единоличные хозяйства (глава 1). Да, Столыпин отличался редкостным умением успокаивать беспорядки, не прибегая к кровопролитию, но его программа изменения прав собственности также была хорошо известна. Поэтому, назначив Столыпина на пост премьер‐министра, царь сделал выбор в пользу реформы прав собственности. Поскольку столыпинские реформы были примером подлинной программы либерализации сверху, возникает вопрос – каким образом подобная программа могла бы привести к успеху?
Глава 5
Обзор реформ
Столыпинские аграрные реформы продолжают возбуждать острые споры. Противники говорят о них как о попытке «разрушить» общину, считая, что они были навязаны крестьянам правительством, а те буквально единодушно им противились. Сторонники рассматривают их как попытку открыть перед крестьянами новые возможности и направить русскую деревню по пути модернизации.
В этой главе мы рассмотрим ключевые элементы реформ (какие возможности они открыли перед каждым крестьянином и общинами в целом), а также их непосредственные результаты (такие как общая площадь земель, вышедших из системы чересполосицы и переделов), масштаб, и усиление, и ослабление крестьянских требований, ход реформы в разных губерниях и взаимосвязь успеха реформы с размером крестьянских наделов. Если говорить о крестьянских требованиях о выходе из общины, то успех реформ несомненен. Но по‐настоящему оценить реформы можно только проанализировав трудности и стимулы, которые она обрушила на крестьян, а это уже тема главы 6.
Положения
