отказать.
Теперь я должна работать. Есть ли что-нибудь, о чем ты бы хотела меня спросить?
Таша моргнула. К ее изумлению, ей захотелось заплакать.
— Мое Д-Долговое дерево, Ваша светлость. Должна ли я убить его
собственной рукой?
52
-
53-
Каждая девушка, поступающая в Лорг, сажала вишневое дерево в Долговом
саду, который занимал половину территории и теперь ослепительно цвел.
Бросившие школу должны были выкорчевать свои саженцы и разрубить их на
куски.
Мать-Запретительница некоторое время молча смотрела на нее. Затем она
подняла руку и сотворила знак Древа над головой Таши.
— Оно пустило корни, дитя, — наконец сказала она. — Я думаю, мы должны
дать ему расти.
Она повернулась спиной, не сказав больше ни слова. Таша покинула
рыбоводный завод, чуть не плача. Она любила их! Безумие! Она не могла
дождаться, когда уедет. Возможно, старуха решила, что доброта в качестве
прощального подарка ранит больше, чем жестокость? Или она, Таша, настолько
уродлива внутри, что даже мирные жесты воспринимает как нападение?
Знают ли они меня лучше, чем я сама?
Почти бегом она пробралась через Большой зал. Ранее в тот же день она
отправила свои вещи каретой и попрощалась, что было горько. Ее немногие
подруги сказали Таше, что она их бросает. Могла ли она это отрицать?
У ворот сестра-привратница впустила ее в маленькую раздевалку. Оставшись
одна, Таша вытерла глаза и развязала свой узелок с одеждой. Она засмеялась: там
были мужская рубашка, бриджи и даже фуражка докера. Она надела все это в знак
протеста против своего изгнания из дома, когда два года назад ее привезли в школу.
Теперь они были немного уютнее.
Переодевшись, она вышла из комнаты и отдала свой школьный плащ.
— Я сохраню это для тебя, — сказала привратница.
Это завело церемонию слишком далеко, подумала Таша. Но она поклонилась в
знак благодарности, женщина отперла маленькую дверцу в зубчатых воротах, и
Таша вышла, свободная, в восхитительный летний вечер и легкий ветерок с Оола.
Она сделала три счастливых шага — и замерла. Мысль ударила ее, как сапог
по голени.
Она вернулась к воротам.
— Сестра! — позвала она. — Вы говорите, что будете беречь мой плащ? Для
чего?
Женщина оглянулась через плечо:
— Не будь такой тупой, дитя. Для ношения.
Таша глубоко вздохнула:
— Да, сестра, для ношения. Я прошу прощения, что плохо сформулировала
вопрос.
— Совершенно верно. Спокойной ночи.
— Сестра, пожалуйста, я хотела спросить, для кто хранить...
— Кого!
— Кого, кого, да, — сказала Таша, зажмурив глаза. — Для кого вы его
сохраните?
53
-
54-
— Для кого предпочтительнее, конечно. В чем дело, дитя, ты больна? Мы
сохраним его для тебя.
— Но я не вернусь.
Сестра нетерпеливо фыркнула:
— В письме от... от консорт твоего отца, от леди Сирарис совершенно ясно
излагается его просьба о твоем временном удалении из...
— Временном! — крикнула Таша.
— С целью улучшения твоих манер, без сомнения! — огрызнулась
привратница. — Три фута за воротами, и она уже начала перебивать! Да простит
тебя Ангел! Дочка уборщицы знала бы лучше, но не дочь посла, нет, она...
— Посла!
— Мисс Таша, ты выкрикиваешь мои слова в ответ, как цирковой попугай! В
последний раз я желаю тебе спокойной ночи!
Таша, с кожаным мешочком под мышкой, побежала так, как не бегала с тех
пор, как пыталась удрать от констебля. Вся яркая жизнь Этерхорда — смеющиеся
мальчики в фонтане, старики, играющие в гольф на коротко подстриженной
лужайке, аромат теплой опары из дверей пекарни, флейты Нунеккам в тени, как
свист воробьев из пещеры, — все это она едва заметила, несмотря на два года тоски
по этому. Внезапно вечер приобрел какой-то ужасный смысл. Они собирались
отправить ее обратно! Таша знала, что такого раньше никогда не случалось: Аккатео не предоставлял отпусков. Это должен был быть ее отец. Только он мог
быть достаточно влиятельным, чтобы бросить вызов семи векам жестокой
изуверской практики.
Сейчас Эберзам Исик был адмиралом в отставке, но раньше командовал не
просто кораблем, а целым флотом, который пять лет назад пронесся вдоль
побережья Чересте от Ульсприта до места под названием Ормаэл. Для чего? Убивая
пиратов, говорили некоторые. Убивая мятежников, предателей империи, говорили
другие. Ее отец только усмехался и говорил, что это спорный вопрос.
Но все, казалось, соглашались с тем, что это великая победа и что ее отец —
герой кампании. На банкетах толстые герцоги и генералы прижимали свои
прокисшие от вина губы к щеке Таши.
