За ними закрылись ворота. Ева, спешиваясь во дворе резиденции, тихо спросила Джо: «А почему
все равно его величество охраняют? Отсюда же бежать невозможно».
Женщина пожала плечами и завела лошадей на конюшню: «Брат мой человек недоверчивый, это
всегда было известно. А его величество, - она засучила рукава блузы и стала чистить своего коня, -
он бежать не собирается, только по сыну своему тоскует. Как твоя свекровь тут жила, они часто о
мальчике разговаривали. Он Шмуэля ровесник, десять лет ему сейчас. Отца и не помнит, конечно,
- Джо вздохнула и велела: «Принимайся за своего коня, а потом на кухню пойдем. У нас Шабат
сегодня, вместе отобедаем».
Джо потрепала лошадь по холке: «Бедный Джон. Нельзя ему в Англию ездить, он сразу на десяток
лет стареет. Вернулся - будто ему восемьдесят уже, бледный, весь в морщинах, задыхается..., Да и
я тоже, - она почувствовала боль в груди, и, раздув ноздри, вспомнила жесткий голос сына: «Нет,
мама, и не проси меня. Я своей рукой такого не сделаю».
-Если бы я была чужой человек, - Джо затянулась сигаркой, - они сидели на балконе их дома, - ты
бы не колебался, Давид. Просто дай мне флягу, и все. Об остальном я сама позабочусь. Это ведь
не лечится, - она закашлялась, подавившись дымом.
-Не лечится, - хмуро признал сын. «Но ты можешь еще несколько лет прожить, опухоль ...»
Джо ткнула сигаркой в оловянную пепельницу. Женщина гневно, тихо, проговорила: «Я не хочу
существовать, Давид, как твой пациент, британский майор. Он цепляется за жизнь, зависит от
опиума и ходит под себя. Твой отец, поверь мне, дал бы и мне нужную дозу, и выпил бы сам. Ты
же мне говорил, эти опухоли - они появляются и в других органах, не только в легких».
Давид сидел, глядя на простор океана перед ними, затягиваясь своей сигарой. «Если бы это была
грудь, мама, - наконец, сказал он, - я бы сделал тебе операцию. Она давно известна. Это, конечно,
тоже не панацея, но все же..., Но легкие - тут я ничем помочь не могу».
Джо поднялась и откинула голову: «А я не могу медленно умирать, понятно? Не могу, не хочу, и не
буду. Поэтому дай мне опиума, я усну, и все, - она повела рукой, - все будет просто.
Давид тоже встал - он был чуть выше матери. Он, яростно, ответил: «Это тебе будет просто. А мне,
Элишеве, твоему брату, твоим внукам - нет. И хватит об этом».
-Тогда я сделаю это сама - отрезала мать и ушла с балкона. Он выругался сквозь зубы: «Опиума у
меня здесь нет. Так, маленькая доза, для болей у его величества. А в госпитале он под замком, и
там охрана. Хотя, зная маму..., - он тяжело вздохнул, а потом услышал сзади шорох. Дебора
ласково обняла его. Давид, поцеловав маленькую, сильную руку жены, велел себе: «Попроси,
чтобы поставили дополнительный караул у аптечного склада».
-Пошли,- наконец, улыбнулась Джо, и они услышали с порога веселый голос Шмуэля: «Бабушка,
мы с папой Торой позанимались. Он мне разрешил на коне прокатиться».
-Беги, седлай, - Джо поцеловала внука, и добавила: «Потом на кухню приходи, мы печенье будем
печь».
Они с Евой прошли через двор, и не заметили, как заколыхалась простая, темного холста штора, в
окне второго этажа их дома.
Дебора вернулась на кровать и томно сказала: «Мне бы надо им помочь, а я, вместо этого..., - она
скользнула под простыню, к мужу и рассмеялась: «И ведь даже пока не Шабат».
-Завтра тоже все будет, - уверил ее Давид. Просматривая письма, он хмыкнул: «Конечно, твоя
мама права, как только, - мужчина вздохнул, - его величество умрет, поедем в Америку. Шмуэлю
через три года бар-мицву надо устроить, здесь этого не сделаешь. А я там смогу хирургом в армию
пойти, пишут же, что они во Флориде воевать будут. Заодно и в тамошних болезнях разберусь».
Дебора поцеловала смуглое плечо: «И я маму увижу, Мораг, детей ее…, А потом в Амстердам
обратно отправимся?»
-Да, - кивнул Давид, привлекая ее к себе. Дебора вытянулась рядом с ним и помолчала: «Сколько
ему еще осталось, Давид?»
-У него опухоль в желудке, такая, как..., - мужчина оборвал себя: «Не знаю. Мне кажется, недолго.
Ты видела, он уже мало что может, есть, без боли. И каломель не помогает. Впрочем, я всегда
считал, что она устарела, как лекарство. Хотя больше мне ему нечего дать, от опиума он стал
отказываться».
Дебора повернулась и поцеловала мужа: «Я знаю, тебе тяжело сейчас. Ты все-таки столько лет
рядом с ним. Стой, - она перегнулась и пошарила по ковру, - еще одно письмо, из пачки выпало.
Мама пишет, - женщина взглянула на конверт, - тебе лично в руки.
Давид быстро прочитал аккуратные строки. Скомкав бумагу, положив ее в оловянную пепельницу,
он чиркнул кресалом. Давид посмотрел на открытую шкатулку, что стояла на столе - золотая рысь
на кинжале гордо поднимала голову, тускло блестели в полутьме изумруды.
-Ерунда, - сказал он жене, не поворачиваясь, глядя на то, как горит письмо. «Она просто забыла
написать это в первом письме. Спрашивала, не прислать ли нам новых книг медицинских, раз она
зиму в Лондоне проведет».
Он взглянул на серые хлопья пепла. Вернувшись на кровать, обнимая жену, Давид ласково
шепнул: «Дверь хорошо закрыта?»
-На засов и на ключ, - он провел рукой по ее нежной, белой груди, окунул лицо в каштановые,
пахнущие солью волосы и заставил себя не думать о том, что написала теща - четким, ровным
почерком: «Твой дядя, скорее всего, везет на Святую Елену мышьяк. Уж не знаю, для себя, или для
Наполеона, но я считаю своим врачебным долгом тебя об этом предупредить».
-И правильно, - сказал себе Давид, слыша сдавленный стон жены. Он и сам, шептал ей что-то
ласковое, неразборчивое, а потом, удерживая ее в своих руках, приказал себе: «Что хочешь, то и
сделай, а забери у него яд, доктор Кардозо».
На старом, рассохшемся паркете лежал вытертый персидский ковер. Пахло пылью, затхлостью,
комната была холодной. Наполеон, поморщившись, потянувшись, помешал кочергой угли в
камине. На коленях стояла шкатулка с письмами. Сыну не разрешали ему писать - он знал, что
мальчик живет в Вене, при дворе своего деда. Наполеон закрыл глаза и вспомнил толстенького,
светловолосого ребенка, что, сидя у него на руках, серьезно сказал: «Ты приезжай, папа. Я буду
скучать».
-Четыре года ему было, - Наполеон оглянулся на закрытую дверь, и стал перебирать письма -
сухими, смуглыми пальцами. «Аннет шесть исполнилось, когда мы в последний раз с ней
виделись. Сейчас ей пятнадцать, взрослая девочка уже».
Он не знал, как Анна это делает, но прошлым годом он стал видеть ее во снах. Она ложилась
рядом, устраивая черноволосую голову у него на плече. Гладя его по щеке, женщина начинала
рассказывать, как они живут на мельнице, как учится дочка, как у них теперь есть собака - добрая,
большая, и как они все вместе будут гулять по лесу, когда он приедет.
Наполеон знал, что этого никогда не случится, но все равно, целуя ее прохладные, ласковые губы -
был благодарен. Дочь тоже приходила к нему, обычно вечером, как сейчас, когда он сидел один у
камина. Она играла с ним в шахматы. Подперев изящную голову рукой, девочка смеялась: «Папа,
ты все время у меня выигрываешь». Наполеон смотрел в дымно-серые, большие глаза, а изредка,
протягивая руку, чтобы коснуться ее, ощущал под пальцами пустоту.
Сейчас он взглянул на тлеющие угли и, тихо, попросил: «Анна..., Если ты меня слышишь, приди,
пожалуйста. Сегодня ночью. И Аннет пусть придет. Мне кажется, - он помолчал, - пора».
Он стал бросать в камин письма. Наполеон смотрел на то, как горит бумага, как исчезают строки,
написанные ее рукой, и, неизвестно у кого, попросил: «Пусть будут счастливы, пожалуйста. Я знаю,
что они другие. Пусть хоть немного, но будут счастливы. И сын мой, - Наполеон взял последнее
письмо, - тоже».
Он взглянул на камин, и услышал скрип двери.
-Месье Жан, - Наполеон коротко улыбнулся. «Вы мне сами чай приносите, вам это не по чину».
Джон устроил поднос рядом с шахматной доской. Герцог, закашлявшись, опустился в кресло. «По
чину, не по чину, - он взял серебряный чайник, - а мне захотелось».
-Не сейчас, - Джон подвинул Наполеону чашку. «Я не могу..., не готов еще. Хотя было бы удобно,
конечно. Что там Давид говорит - у него опухоль в желудке. Никто ничего не заподозрит».
-Я только сейчас понял, - усмехнулся Наполеон, отпив китайского чая, - мы с вами ровесники,
месье Жан. Вы меня всего на год старше. Хотя, когда вы с индейцами по Америке кочевали, я еще
в училище сидел. У вас очень хороший сын, и невестка замечательная. И внуков двое, я вам
завидую.
-Своих внуков уже не увижу, - горько подумал Наполеон и вздрогнул - пламя в камине, на
мгновение, поднялось вверх. Он услышал нежный голос Анны: «Смотри».
