ми названиями, и не создается впечатления, чтобы
чудо строения растений что-то значило для него.
Учителя в коллеже Станислава преподали ему ри
торику и историю так, как они ее понимали, в
ущерб естественным наукам, точно так же, как в
наши дни преподаватели часто приносят ботанику
в жертву ядерной физике, а мода на гербарии, как
и на альбомы со стихами и рисунками, прошла. Но
сдается, что Мишель Шарль испытывал к цветам
инстинктивную любовь, подобно тому как кому-то
172
кажется красивым обычный василек в траве. По
его словам, с помощью этих цветочных компози
ций он хотел сохранить воспоминания о каждом
красивом месте, где ему довелось побывать. Ему
было известно, что переживания и впечатления,
как будто умершие навсегда, продолжают вечно
жить в засушенном листе или цветке. Все то, что
он не мог или не хотел сказать в письмах, воск
ресло в его гербарии: воздух времени, печаль или
веселье, глубокие размышления, которые, будучи
изречены, оборачиваются штампами, любезности,
которыми он обменивался с прелестными кресть
янками. Каждый лепесток, тщательно приклеен
ный, остался на своем месте, маленькое розовое
или голубое пятнышко — призрак хрупкой рас
тительной формы, принесенной в жертву истории
и литературе. Цветы из сиракузских каменоломен
и с Форума, травы из окрестностей Рима и с Ли-
до («ужасного Лидо» Мюссе, где умирает «блед
ная Адриатика», в те времена его посещали
только венецианские рыбаки и евреи, хоронив
шие там своих покойников), веточки самшита или
тосканских кипарисов, листья апеннинских буков,
цветы из Кларана в память о Жюли д'Этанж * и не
только самом прекрасном, но и самом необычном
романе о любви во французской литературе, ко
торый в наши дни плохо знают даже аспиранты
или не знают вовсе.
Рядом с цветами — стихи, они взяты то из ла
тинских лириков и элегиков, то из великих поэтов
или второстепенных рифмоплетов романтизма. Го
раций и Тибул в большой чести в Италии, Шиллер
173
и Клопшток — в Германии, Байрон и Руссо — в
Швейцарии, но Эжезипп Моро * столь же плодо
вит, как и Ламартин. Каллиграфические строчки
фестонами и розочками обрамляют цветы воспо
минаний, образуя буквенные венчики вокруг вен
чиков настоящих, или теснятся волнами вокруг
каждого цветочного островка, напоминая кривые
линии, называемые в ирландских манускриптах
кельтскими, которых Мишель Шарль, разумеется,
никогда не видел. Весь художественный дар мо
лодого человека выразился здесь.
После цветов — животные. Прибыв во Фло
ренцию, он получает до востребования письмо от
Габриель, с грустью извещающей его, что Миска,
любимая собака Мишеля Шарля, сраженная непо
нятным недугом, умерла в мучениях, которые не
удалось облегчить. «Бедняжка, какой грех ты со
вершила, чтобы так страдать?» — восклицает Ми
шель Шарль. П о з ж е ему представится случай
повторить тот же оставшийся без ответа вопрос у
изголовья четырнадцатилетней девочки, его стар
шей дочери. Он вспоминает о скромных радостях,
которые доставляла ему Миска, о ее шелковистой
шерсти, которую так приятно было гладить, о том,
как на больших чистых лапах она прыгала с бу
лыжника на булыжник, стараясь не попасть в
уличную грязь, о долгих бессонных ночах после
катастрофы в Версале, когда спавшая в ногах со
бака была для него утешением. Я не строю иллю
зий: если Мишель Шарль и поддался лирическому
порыву, то потому, что в коллеже читал поэму Ка
тулла на смерть воробья Лесбии, а также историю
174
собаки Одиссея. Но его искренность не подлежит
сомнению: отсутствие Миски омрачит его возвра
щение, умершая Миска станет образцом собачье
го совершенства: он знает, что все собаки,
которые у него потом будут, подвергнутся безжа
лостному сравнению и, как бы он их ни любил,
прыгающая и повизгивающая Миска навсегда со
хранит свое превосходство. Решительно, он —
мой дед.
УЛИЦА МАРЕ
Когда Мишель Шарль возвращается во Фран
цию, государственная колесница, как шутили в то
время, плывет по вулкану *, Луи-Филипп — на из
лете. По-прежнему скромный, как это свойствен
но тем, кто уверен в себе, молодой человек
удивлен теплым приемом, оказанным ему властя
ми предержащими в его родном департаменте
Нор. Он прекрасно понимает, что тонкие полити
ки не могут рассчитывать ни на его компетенцию,
ибо неизвестно, обладает ли он ею, ни на опыт,
которого у него нет. Дело просто в том, что эти
господа, находясь в крайности, хотят заручиться
содействием молодого человека из хорошей
семьи, богатого, чье имя на Севере кое-что значит.
Мишелю Шарлю предлагают должность советни
ка префектуры, которую он принимает. Сообще
ние о его назначении, появившись в «Офисьель» *,
заставляет либералов кричать о фаворитизме. Его
это мало волнует. Лилль, где он поселяется, нра-
175
вится ему, тем более что в свете он встречает мо
лодую девушку, отвечающую его идеалу. Мы
вскоре увидим, что из этого получилось.
В Байёле легитимисты, проведя час у изголовья
Шарля Огюстена, не упрекают отца (как это слу
чилось бы раньше) в том, что он позволил Ми
шелю Шарлю «есть из правительственной
кормушки». Рокот народного недовольства, разра
стание клубов и тайных обществ, только что ро
дившееся слово «коммунизм» пугают: все
приходят к согласию, что надо поставить имеющие
ся в распоряжении таланты на службу порядку. К
тому же (подобные противоречия, как водится,
есть самая суть политики) надеются на то, что вол
нения зайдут достаточно далеко, чтобы вернуть во
Францию спасителя — Генриха V *. В этом случае
Мишель Шарль, находясь на государственной
службе, будет иметь больше возможностей ока
зать услуги законному королю. Кажется, для
Шарля Огюстена подобное отступничество, оп
равдываемое последующим отречением, явилось
горькой пилюлей.
Матримониальные прожекты Рен возмущают
его почти в такой же степени. Задолго до возвра
щения Мишеля Шарля предусмотрительная Рен
составила список возможных партий, разумея под
партиями женитьбу сына. Вопреки тому, что мож
но было ожидать, она нисколько не принимает во
внимание престиж и древность фамилий: она до
статочно высокого мнения о семье Шарля Огю
стена и своей собственной и полагает, что они не
нуждаются в чужом блеске. Рен, женщина хоро-
176
шего происхождения, родившаяся при старом ре
жиме и не чуравшаяся крепких словечек, сказала
бы, что не свинье облагораживать хряка. Вместе
с тем нужно, чтобы Мишель Шарль был очень бо
гат. По правде говоря, он у ж е богат: он получил
или скоро получит два-три наследства, которые
добавятся к его солидному состоянию. Но Рен,
смотрящая на жизнь практически, знает, какое
расстояние отделяет по нынешним временам при
личное состояние от крупного. Мадемуазель
Дюфрен, дочь судьи из Лилля, весит на материаль
ных весах ровно столько, сколько нужно. Эта мо
лодая особа хорошо одевается, у нее приятная
фигурка. Несмотря на хрупкую внешность, можно
догадаться, что со временем она превратится во
внушительную даму. Густые волосы, руки и округ
лые плечи свидетельствуют о цветущем здоровье:
момент существенный. Ее отец, магистрат с буду
щим, сможет помочь Мишелю Шарлю своим вли
янием. Ему принадлежат два-три самых красивых
дома в Лилле, и он предполагает отдать один из
них в качестве приданого за дочерью. Он купил в
округе многочисленные фермы, и часть его
средств, как говорят, вложена в угольную про
мышленность.
В этот момент Шарль Огюстен прерывает же
ну и спрашивает, как она объяснит тот факт, что
простой судья обладает таким капиталом. Как
только Рен поставила в своем списке галочку на
против имени мадемуазель Ноэми, он проводит
собственное расследование. Покойный Дюфрен и
его супруга Филиппина Буйез — оба дети земле-
177
12-1868
дельцев, уроженцы Шамблен-Шатлена, возле Бе-
тюна. Мать вышеупомянутого Дюфрена звалась
Пуарье или Пенен, точно неизвестно, ибо записи
в приходской книге сделаны неразборчиво и за
ставляют предположить, что кюре был так же
безграмотен, как и его паства, вместо подписи
ставившая обычно крестик. Продвигаясь с трудом
от крестика к крестику, от Дюфрена к Дюфрену,
мы добираемся до конца XVII века, встречая на
