за моей потребности жить просто, с одной
стороны, и случайного стечения обстоятельств —
с другой, она мне ближе, чем прабабки в оборках.
Ж и в я в другое время, пользуясь удобствами и
даже роскошью, которые ей были неведомы, я
продолжаю делать то, что некогда делала она. Я за-
183
мешиваю хлеб, подметаю пол, после ветреных но
чей собираю валежник. Я, правда, не сажусь на бо
рова, чтобы он не дергался, когда его режут, но
мне случается время от времени съесть ветчины,
не такой вкусной, как та, что Франсуаза коптила
сама, но свинью закалывают все с той же жестоко
стью, хотя и не на моих глазах. Зимой у меня точно
так же опухают руки. И я знаю — то, что для нее
было необходимостью, для меня было выбором, по
крайней мере до той минуты, когда всякий выбор
становится необратим. Эй! Франсуаза Леру! Мне
бы хотелось знать, кем она была в юности — слу
жанкой на постоялом дворе или прислугой в замке,
любила ли она мужа или сделала его рогоносцем,
ставила ли свечи в церкви или проклинала священ
ника, или то и другое вместе, ухаживала ли за боль
ными соседями или захлопывала двери перед
нищими. Надо попытаться понять человека, осно
вываясь на самых банальных жестах и поступках,
словно набрасывая его портрет крупными штриха
ми. Но было бы несправедливо не признавать за
этой незнакомкой способность к тонким пережи
ваниям, рождающимся в процессе очищения души,
понимаемого как действия алхимика, очищающего
золото. Франсуаза могла так ж е , как и я, любить
музыку деревенских скрипачей, народные песни,
ставшие ныне лакомством для разборчивой публи
ки, восторгаться тем, как красное солнце садится в
снег, могла с грустью подобрать выпавшего из
гнезда птенца, приговаривая: какая жалость! Все,
что она передумала и пережила по поводу выпав
ших ей на долю радостей и страданий, болезней,
184
старости, надвигающейся смерти тех, кого она лю
била и кто покинул ее, — значит не больше и не
меньше того, что передумала и перечувствовала я
сама. Ее жизнь была, несомненно, тяжелее моей,
но мне все же кажется, что так на так и выходит.
Ей, как и всем нам, пришлось столкнуться с безыс
ходным и неизбежным.
* * *
В феврале 1848 года революция в Лилле нача
лась балом в префектуре. Телеграмма с вестью о
восстании в Париже пришла слишком поздно, что
бы можно было отменить праздник, но мой дед
уверяет, что вид у танцующих был похоронный.
Префект вызвал пехотный батальон, чтобы защи
тить здание, и это привело к тому, что слишком хо
рошо одетых мужчин и женщин, выходящих из
карет, встречали шиканьем и свистом. На следую
щий день лица еще больше омрачились, когда стало
известно об отречении Луи-Филиппа и его бегстве:
этот старый буржуа, одетый бедно, но прихватив
ший с собой целую сумку золота, мчался инкогнито
в почтовой карете по направлению к Онфлёру.
Через два дня толпа, возбужденная новостями
из Парижа, врывается во двор префектуры. Этот
сброд обитает, вероятно, в знаменитых «лилльских
подвалах», где гниют из поколения в поколение ра
бочие семьи, в подвалах, сырых и вредных для здо
ровья, но приносящих большой доход владельцам.
Мишель Шарль, протиснувшись сквозь толпу к ре
шетке, с удивлением замечает мужчину, одетого в
185
старье и в старой шляпе: это префект собственной
персоной, господин Д. де Г., который, сам того не
ведая, подражает королю Франции. Видя, что мо
лодой советник узнал его, господин Д. де Г. умоля
ет Мишеля Шарля незаметно проводить его в
штаб-квартиру армии на улице Негрие, где он бу
дет в безопасности под защитой военных. Еще не
забыв о римских сенаторах, поджидавших варва
ров, сидя в курульных креслах, юноша удивлен, но
спешит оказать начальнику услугу, по дороге тот
поручает Мишелю Шарлю защиту жены и дочерей,
оставшихся в префектуре.
Вернувшись, Мишель Шарль обнаруживает,
что толпа хлынула на крыльцо: поток грязных,
плохо одетых людей заполняет первый этаж и
бельэтаж. Старый слуга стоит на страже у дверей
апартаментов жены префекта: «Здесь женщины,
сюда нельзя входить». Мишель Шарль, страдаю
щий порой напыщенностью стиля, но в разговоре
позволяющий себе вольности, скажет потом, что
лакей был мужик что надо.
Во дворе какой-то крикун, напоминая о погиб
ших на парижских мостовых, проклинает местные
власти, «которые отплясывали под звуки льющей
ся крови наших братьев». Он вызывает улыбку у
молодого человека, привыкшего отделывать свои
метафоры. Толпа, размахивающая красным фла
гом, громко требует принести трехцветные ленты
и знамена, украшавшие парадную залу префекту
ры, и устроить из них костер. Но их поспешно
сняли, чтобы заставить забыть о злосчастном бале,
никто не знает или не хочет знать, где они. За не-
186
имением лучшего толпа срывает красивые шторы
на первом этаже и сжигает их на Большой площа
ди, это бессмысленное разрушительство доводит
раздражение людей порядочных до предела. Сня
тый с пьедестала и брошенный в огонь бюст Луи-
Филиппа привлекает меньше внимания.
Через несколько дней уроженец Дуэ Антони
Туре, комиссар по особым делам Временного пра
вительства, прибывает в Лилль, чтобы создать там
Республику. Он «грязен, жирен, вульгарен» и с
рвением выполняет свои обязанности, похваляясь
тем, будто в течение четырех дней спал не разде
ваясь и не разуваясь, это сразу чувствуется. Он
созывает членов совета префектуры, чтобы уз
нать, согласны ли они сотрудничать с новым ре
жимом. Неловкое молчание наполняет зал.
Мишель Шарль протискивается в первый ряд, что
бы комиссар его видел и слышал.
— Я согласен продолжать выполнять мои обя
занности, но мои политические взгляды останутся
при мне.
Одинокий голос приводит представителя ново
го порядка в ярость. Уже предатели! Уже мятеж
ники! Он разражается панегириком Республике.
Поблекшие риторические цветы, ораторская пыш
ность бедняги раздражают молодого советника, и
он решает дать комиссару отпор. Его сосед, некий
господин де Жанлис, человек зрелый, мягко кла
дет ему руку на плечо:
— Осторожнее, молодой человек! Вспомните,
что они сделали с нашими во время Великой Ре
волюции.
187
Эти слова, послужившие для молодого челове
ка своего рода дворянской грамотой, успокаивают
Мишеля Шарля, и он позволяет оратору закон
чить, не перебивая его. Присутствующие выходят
из зала, одни не заговорят с молодым Креанку-
ром, другие постараются обойти его стороной. Не
годится быть смельчаком в одиночку.
На следующий день он получает уведомление
об отставке, подписанное комиссаром и вице-
председателем совета префектуры, неким баро
ном де Т., пользующимся большим уважением
среди консерваторов. Впервые на официальном
документе барон не указывает свой титул. Столк
новение с трудностью — тоже обряд посвящения.
Мишель Шарль, которого в течение жизни будут
увольнять трижды, набирается опыта. Ему остает
ся только вернуться в Байёль.
Когда он предстает перед отцом, тот оказывает
ему неожиданно теплый прием. В глазах легити
миста отставка Мишеля Шарля смывает с него по
зорное пятно.
— Наконец-то я узнаю тебя, — говорит Шарль
Огюстен, обнимая сына.
Но Большой Страх буржуазии не улегся, и не
без оснований. Кавеньяк * в роли спасителя не
пользуется никаким весом, Шангарнье всего-на
всего старый, никуда не годный рубака. Приход к
власти Луи-Наполеона успокаивает всех, даже ес
ли Бонапарт, пусть и поддельный, не вызывает во
сторга у людей серьезных. Во всяком случае,
начинаются репрессии. В Лилле после майского
188
бунта 1 8 4 9 года, вызванного голодом, уголовный
трибунал под председательством Амабля Дюфре-
на приговорил сорок три человека к тюремному
заключению общим сроком на сорок пять лет и к
семидесяти четырем годам надзора. Б ольшая часть
осужденных — дети. Подросток, укравший хлеб,
был наказан строго: два года тюрьмы. Вдовец, ко
торый на ежедневный заработок в один франк
двадцать су содержал худо-бедно семью из четы
рех человек, разрыдался, услышав аналогичный
приговор. Другой нищий делает вид, что кончает
с собой в зале суда. Некий Ладюро, адвокат из
Лилля, защищает этот сброд, к сожалению изба
вив подсудимых от еще более сурового наказания.
