— дело не менее святое, хотя и не самое красивое. Но тут уж каждый сам за себя.
Однако Палыч, вежливо поприветствовав даму, вернулся к интересующему вопросу:
— А видела ты ее не раз?
Ольга, осознав, что подставилась, буркнула:
— Два точно.
— И молчала.
За то краткое время, которое они шли по коридору, Оля успела устроить короткую, но темпераментную сцену:
— Молчала, да! А что, на таком смехотворном, глупом основании вас всех дергать? Вы же первый начнете ныть: что, мол, от серьезных дел отвлекаешь?
«Ох. Вот так всегда и выходит. Чего дергать, когда еще никого не убили, а вот еще нет уверенности, и так далее», — сокрушался про себя Акимов, не забывая в нужные моменты улыбаться, предлагать своим дамам хлебушек, собственноручно натертую замазку к борщу — масло с чесноком.
«А когда поздно будет — то готова и истерика: не доглядели, не проработали. И самое плохое то, что, когда станет понятно, что дело не терпит отлагательств, поправить ничего нельзя».
Вера, дождавшись, когда Оля отлучится из комнаты, напомнила о себе:
— Я помню, мы договаривались, что ты не будешь отсутствовать за столом.
— Я тут, Верочка.
— Раз так, то где ты гуляешь? Я же вижу, ты о чем-то так напряженно думаешь, что у меня начинает голова болеть.
И, тяжело вздохнув, Акимов чистосердечно соврал:
— Ничего не случилось, моя хорошая.
— Обманываешь ведь, Сережа, — заметила жена.
Он ответил резче, чем положено:
— А даже если и так. Если все живы, здоровы, то чего переживать?
И умница Вера Владимировна заметила вроде бы в шутку:
— Смотри, как бы поздно не стало.
А ведь она права.
* * *
И снова утро, снова обычный день, только Сорокина с утра не было. Остапчук прибыл в отделение первым, где его уже поджидала тетка Анна Приходько, заявившаяся с очередной кляузой. Пришел, дыша перегаром, инженер Кубарев, Владимир Александрович, технолог с фабрики, тихий, дистрофичный алкоголик, попросил отоспаться в «клетке». Домой он возвращаться побаивался. Его супруга — хорошая женщина, но от запаха спиртяги просто зверела, и в ход шло все, от сковороды до зажженной керосинки. Иван Саныч, стремясь предотвратить бытовое убийство, позволил.
Однако тут явился Акимов, приволок с фабрики еще одного алкоголика, только с прицепом — за ним тащились две скандалящие гражданки. Там дело обстояло позаковыристее: одна, гражданка Липатова, обвиняла его в гнусном посягательстве на свою честь, а другая, Берестова, утверждала, что на самом деле это Липатова накачала «ссильника» собственным пойлом.
В свете указов об ужесточении ответственности за самогоноварение и изнасилование вырисовывалась картина смешная и гнусная одновременно. Посовещавшись, решили уложить несчастного инженера Кубарева просто в пустующем кабинете, где ничего нет, кроме пустого стола и лавки — вот на нее и пусть заваливается, прикрывшись на всякий случай дежурной шинелью (вдруг супруга объявится). Второго же алкоголика — отправить в холодную, там для здоровья и нравственности полезнее. Берестова пыталась протестовать, ссылаясь на то, что задержанному немедленно требуется медицинская помощь, а Остапчук втолковывал, что ему здоровее будет, если они обе моментально исчезнут и перестанут натягивать всем нервы поперек собственных дурных характеров.
Рабочий день шел ровно, с воодушевлением, можно даже сказать, ударно. И тут в разгар созидательного труда Акимов вдруг заявил, что ему срочно надо отлучиться, и на вопрос «Куда?» ответил:
— Да так, определиться кое с чем.
И сбежал.
«Вот это называется — перенимать ненужный опыт, — отметил сержант с философским неудовольствием, — сколько раз говорил ему: учись от меня только хорошему. Как дети, право слово».
Хотя… нет худа без добра, он давно уже собирался проверить одну версию, без официального поручения, для очистки собственной милицейской совести. Однако для того, чтобы не породить сомнений, упреков и прочей ненужной шелухи, надо дождаться, пока лейтенант сбежит окончательно, и поспеть вернуться до того, как появится капитан.
Глава 16
Поскольку «сверху» требовали проводить организационные мероприятия, то Семен Ильич, решив не оригинальничать, возобновил старую моду: проводить еженедельную планерку аккурат на тридцать пять минут. Потому у Кольки было время заниматься двумя делами одновременно: размышлять на темы, которые занимают его больше, и изображать полное внимание. Попробуй не изобрази — это все равно что заснуть в церкви. Семен Ильич обидится: он, значит, речи готовит, а подчиненные спят.
Темы были всегда одни и те же, чтобы секретарю было проще потом составлять протоколы. И лишь сейчас наметилось нечто новенькое: начальство, то и дело обращаясь к бумажке, толково, хотя и нудно, рассказывало о создателях реальных технических средств, ведущей роли «производственников», под которыми он понимал, оказывается, «рядового» рабочего, который и должен заниматься созданием разного рода технических шедевров…
— Мы занимаемся обучением тех, кому необходимо стать квалифицированными советскими рабочими, сведущими в физике, химии, математике…
Пожарский очень удивился: что, правда? Но это не о нем, и как же работать-то дальше?
— Лишь при этом условии инженер с высшим образованием и трудящийся поймут друг друга. Цели нашей работы: изменить социальную структуру производства так, чтобы мастер, технолог или инженер воспринимался не как простой постановщик задачи, но как соратник, сотрудник, соучастник в творческом процессе…
Слово взял секретарь партячейки:
— На девятнадцатом съезде КПСС было отмечено, что ключ к эффективному решению многообразных экономических и социальных задач, стоящих перед страной Советов, требует резкого повышения эффективности всего общественного производства, и прежде всего взрывного роста производительности труда, что возможно лишь с опорой на творческую активность трудящихся, социалистическое соревнование, достижение научно-технического прогресса…
«Прогресса научно-технического», — Колька полстраницы исписал карандашом, убористо, по опыту зная, что лучший способ изобразить заинтересованность — слиться со средой: это как раз что-то чиркать на бумажке, склонив голову и от усердия краснея ушами. Пока проходило.
Неясно, к чему эта платформа подводится. Насчет сознательности нынешней молодежи есть серьезные сомнения. Начнешь кому-то из них выговаривать — кратко, по делу, а он глаза в парту уставит, зубами скрежещет, и вот-вот столешница задымится. Намедни Колька сделал замечание одному шибко умному лохмуну, потребовал убрать космы под берет, так тот, ерничая, принялся цитировать последние постановления какого-то учредительного съезда и завел какую-то речь о том, что им самим тут нужен профсоюз. И на вопрос «Для чего?» ничтоже сумняшеся заявил: «Защищать права трудового элемента…»
Права ему. Права! Стружку смести не в состоянии, над простейшим чертежом пыхтит да морду корчит, а уж права! Задашь тему, наутро приходит — дуб дубом, да еще нос дерет: объясняете плохо, непонятно. Была б Колькина воля, высек бы да без горячего оставил, а не профсоюз организовал. Он попытался как-то неформальным порядком
