предложение, но мужчина позади него толкает его в спину. С лица фармацевта исчезает всякое сомнение.
– Плевать я на это хотел. Деньги нужны мне сейчас, или я позабочусь о том, чтобы вы больше никогда не получили и капли лекарства.
– Почему сейчас? – не унимаюсь я.
– Мя…
– Деньги. Сейчас, – перебивает стоящий за ним мужчина. Поверх завитков чёрных татуировок клочковатая борода, поскольку половина лица обожжена. Обожжённые лица – обычное дело среди съёмщиков. Но конкретно это заставляет меня вспомнить об Озцивите.
– Прямо сейчас их у меня нет, – говорю я. – Что вы нам сделаете?
– Вынесем из этой дыры всё подчистую, пока не вернёте долг, – рявкает мужчина.
– Вы не посмеете, – мямлит папа.
Даже сквозь воронку гнева – на него и всех вокруг – я слышу страх в голосе отца. Стыд. Одно дело – когда мы ссоримся в четырёх стенах, под землёй, где нас никто не слышит. И совсем другое – когда кто-то чужой выманивает страхи отца на всеобщее обозрение. Внезапно от моей неприязни не остаётся и следа, и мне ненавистно единственное желание, которое охватывает меня: больше никогда не видеть, как папа опускает глаза. Он глава семьи, несмотря ни на что. Стараюсь не вздрагивать при этой мысли, пытаюсь игнорировать навязчивый жар, пронизывающий живот, словно проволока, который хочет, чтобы я не вмешивалась. Ведь несправедливо, что папа главный, но при этом только и делает, что оскорбляет и унижает нас. И всё же никто не смеет разговаривать с ним в таком тоне. Потому что если уж его заставят отступить, то что будет с нами? Вот почему я встаю на его сторону. Вот почему не могу иначе.
Мужчины проходят мимо нас, но мама преграждает им путь.
– Я не пущу вас.
– Собираешься помешать нам, Лила Охотник? – глумится бородач. – Лучше вернись-ка домой и спрячься. Это у тебя выходит лучше всего.
Они проталкиваются вперёд, но папа оказывается там первым. Я даже не видела, как он пошевелился. Я замираю на истязающем камне, наполовину утонувшем в песке. Ветер, неистовый и порывистый, превращает каждый вдох в раскалённую булавку. Непрошеные гости распускают руки, спорят и кричат, толкают папу и оскорбляют маму, и я вдруг отчаянно желаю не видеть всего этого, исчезнуть, отдышаться.
Эмрик бросается к аптекарю и сбивает его с ног. Слышу холодный голос брата сквозь туман в голове.
– Вам нет нужды заходить в дом. У меня есть деньги. – Папа, мама и я смотрим на него в изумлении. – Ждите здесь, – говорит Эмрик и исчезает внутри. Мой взгляд опускается на землю. Кровь брата так и не оттёрлась с досок крыльца. Напоминание о том, как мы зарабатываем право жить на острове. Эмрик возвращается, лицо угрюмо. Он протискивается мимо меня и протягивает коробочку без крышки. Внутри посверкивают серебряные монеты. – Здесь шестьдесят серебреников, пятьдесят для вас и десять, чтобы расплатиться ночью со стражей, – говорит Эмрик холодно и тихо. Будь я помладше, находись здесь сейчас Лирия, наверное, мы обе отшатнулись бы от этой версии нашего брата.
Мужчины за спиной аптекаря хмуро переглядываются, между тем как тот говорит:
– Вы задолжали мне три сотни плюс двенадцать: за прошлую неделю набежал процент.
– Что важнее? Собрание «Ковчега» этой ночью или трата времени на расхищение нашей хибары?
– Откуда ты знаешь про…
Эмрик перебивает его:
– Возвращайтесь в свой мрак и оставьте нас в покое. Остальное получите, когда Корал выиграет. И, клянусь богом, если задержитесь ещё хоть на минуту, я сброшу вас в океан.
Глава 16
Впервые вопрос задаёт мама. Голос твёрдый как сталь.
– Откуда у тебя столько денег?
– Какая разница? – говорит Эмрик грубо.
– Шестьдесят серебреников? – Я сжимаю перила крыльца. Ветер вонзается когтями и пронзительно завывает, и я пытаюсь скрыть слёзы. – Ограбил Землевластителя?
– Что сделано, то…
– А вот и нет, – перебивает мама. – Ты хоть представляешь, что будет, если кто-нибудь придёт и спросит, откуда у нас деньги, а мы не сможем объяснить? Варман, что молчишь… Варман?
Её тон меняется, и я поднимаю глаза.
Папа пристально смотрит на Эмрика, скрестив руки на груди. Лицо тщательно лишено каких-либо эмоций, но он думает. Прикидывает. И приходит к выводу.
– На что?
– Что она пройдёт дальше.
– Шестьдесят серебреников за такое? – папа бросает на меня взгляд. – Видимо, все вокруг так думают. Оно и понятно.
Я прекрасно понимаю, о чём речь. Эмрик поставил на меня на базе. Выиграл кучу серебра, потому что десятки людей не верили, что я останусь в турнире после первой гонки.
Но моя кровь бушует не поэтому.
– Ты с ума сошёл? – кричу я. – Ходил на базу? В такое-то время? – Буря стучит внутри черепа. – Когда мятежники повылезали из всех щелей? Что, если тебя кто-нибудь видел? Как ты вообще туда попал, когда мы в чёрном списке?!
– Им пока не до нас.
– Что сделано, то сделано, – добавляет папа.
– Мятежники опасны, – говорит мама, принимая мою сторону. Она смотрит папе в глаза. – Это хуже участия в гонке славы. Мне тебе напомнить?
Папа лишь говорит:
– Благодаря этой опасности я ночую сегодня дома.
– Эмрик, больше так не делай. Не вздумай унижаться перед ковчевниками снова, – говорит мама с категоричностью в голосе. Она идёт за папой. Мне хочется её остановить (знаю, назревает ссора), но какой в этом смысл? Мы получим победное золото и уйдём отсюда через неделю.
Папина добрая воля здесь уже ничего не решает.
– Ну и дурак же ты, – выдыхаю я. – И о чём только думал? Это опасно, Эмрик. Ты всегда держался от них подальше. Что изменилось? И что ещё за собрание? Откуда тебе известно о таких вещах? – Молчание. – Что, если кто-нибудь из мятежников заметит, что ты нарушил запрет, и решит сделать тебя следующим съёмщиком, который оплачивает их расходы? – Разрушенные дома, разграбленные лавки, раздробленные кости. Мятежники не испытывают братских чувств к съёмщикам, которые не выполняют их требования. В особенности к отступникам вроде Охотников.
– Мятежники меня не тронут, – говорит Эмрик побеждённо. Даже ветер вокруг него тоскливо стихает. – Меня послала туда Крейн.
К утру синяки на теле приобрели ярко-фиолетовый оттенок. Всё болит. Но не настолько, чтобы помешать тренировке. И я посвящу ей каждую минуту бодрствования. Мне и так придётся пожертвовать драгоценными вечерними часами, чтобы посетить послегоночное сборище: первое празднование. Но не пойти нельзя.
Это мой вечер. Никто его у меня не отнимет.
Златошторм несётся вдоль берега. Я крепче сжимаю поводья. Раптор всё ещё может быть здесь – зализывает раны, ждёт, когда допущу ошибку. Мне не хочется проверять миф о том, что их зубы способны прорезать чёрный камень острова.
Тем не менее поводья – большее, на что я готова пойти, чтобы заставить Златошторм слушаться. Никаких хлыстов или посохов. Не то чтобы они нужны мне в данный момент. Одна ночь в конюшне, и вот уже марилениха не желает стоять на месте ни секунды. Мчится вперёд, таща
