удалось так уложить брови? – щебечет она. – Вот бы мои были столь же послушными!
Да уж, мне повезло: по последнему веянию моды брови должны быть густыми. Вот чем большинство черт съёмщиков являются для земельщиков: модным веянием. Сегодня одно, завтра другое. Вскоре тонкие брови вернут былую популярность, и мы вновь окажемся на обочине.
Но я молчу. Одно дело – спорить и повышать голос, чтобы попасть на турнир, и совсем другое – поднимать вопросы за пределами арены.
– Держу пари, они сохраняют форму даже после гонки. Как тебе это удаётся?
Заставляю себя ответить.
– Они такие от природы.
Глаза земельщицы становятся большими, серебристая штукатурка обличительно морщится в уголках, словно она в жизни не слышала ничего абсурднее.
– Ну конечно. Стиль съёмщиков всегда отличался от нашего. Все эти татуировки и шрамы. Они не выходят из моды?
Если под модой она подразумевает каждую мелочь, которую мы делаем, чтобы выжить, то так и есть: они не выходят из моды. Но если со стереотипами действительно можно бороться с помощью фактов, то почему они до сих пор настолько распространены среди хорошо образованных земельщиков?
– Вы так много находитесь на солнце. – Женщина проводит ладонью, поблёскивающей рыбьей чешуёй, по моей руке снова, подчёркивая, что за всю жизнь не пробыла под открытым небом и дня.
«Хватит меня трогать!»
– В самом деле.
Она всё говорит и говорит о своей идеальной жизни, которая позволяет ей оставаться в тени, в безопасности от губительных лучей, в то время как съёмщики, лишённые не только тени, но и медицинской помощи, умирают ужасными смертями под солнцем. Раковые заболевания, отказ органов и прочее.
Эта женщина невыносима.
– Простите, я могу увести Корал на минутку?
Земельщица отступает, направляясь теперь к Арлин, и я оборачиваюсь, преисполненная благодарности к…
– Иуда?
– Я понял по твоему виду, что тебя нужно выручать, – говорит он, улыбаясь глазами. – Не хочешь потанцевать?
– Я… я не умею, – говорю я откровенно. Танец земельщиков, вальс, если не ошибаюсь, до невозможности странен. Как его вообще можно назвать танцем? Где ритмичное повествование, где экспрессия?
Иуда коротко посмеивается.
– Просто доверься мне. – Он протягивает руку, и я принимаю её. Вторую ладонь кладёт мне на талию, а мою – к себе на плечо. – Видишь? – говорит Иуда. – Всё не так страшно.
Обнаруживаю, что ноги двигаются сами собой, инстинкты как всегда сильны, но не знаю, нравится ли мне это.
– По сравнению с той женщиной? Да это сущий рай!
Мы кружимся на месте и замечаем, как дамочка воркует на ухо Арлин и Сарану. На лицах обоих читается боль, но они продолжают её развлекать. Эта женщина даже издалека кажется на удивление жуткой.
Иуда говорит:
– Кому не понравится липкое чувство, которое оставляет после себя чужая назойливость?
– Посмотрела бы я на неё среди мариленей.
– А я бы посмотрел на самих мариленей, – говорит Иуда.
– Точно, ты ведь хотел заглянуть. – Я улыбаюсь. – Может, после второй гонки?
Иуда начинает кивать, и тут я улавливаю, как кто-то произносит имя Брома. Мы на краю танцевальной площадки, рядом стоит компания, они беседуют между собой.
– Парнишка Уорденов? Вот уж кому не везёт так не везёт в этом году.
– Да, сперва истерика, которую он закатил, не пройдя на турнир, – шепчет кто-то громко. – Теперь это.
Я напрягаюсь под руками Иуды. Они не собираются говорить потише хотя бы ради приличия?
– А на что он рассчитывал, докучая Дориану Акаяну? Этот тоже всегда был со странностями.
Кто-то тут же их утихомиривает.
Заставляю себя смолчать, ладони сжимают плечи Иуды. Ему хватает вежливости сделать вид, что он ничего не слышал.
Я вдруг жалею, что не надела платье, присланное Землевластителем. Ни шлейфа, ни плавных линий. Броня из него вышла бы получше.
Иуда говорит, но мой разум уносится вдаль. К утёсам. Я не видела Брома с того самого дня… Что с ним стало? И что сделал Дориан?
Осматриваю бальный зал через плечо Иуды, задаваясь вопросом, здесь ли ещё Дориан. Энергетика помещения становится всё более буйной. Кажется, будто в него набилась целая популяция земельщиков. Вокруг нас танцуют пары, гремит музыка и мерцают огни.
И всё же я нахожу его довольно быстро.
Дориан прислонился к колонне в углу, всего в метре от нас.
Смотрит на меня. Танцующую с Иудой.
Глаза черны. Рассеянная улыбка на то, что там говорит Иуда, сползает с моего лица. Дориан не удосуживается отвернуться, даже когда я его замечаю. Следит за каждым нашим движением. В его взгляде есть что-то настолько звериное, настолько первобытное, что под жаром огней я дрожу.
Интересно, что бы он сделал, не будь здесь так много свидетелей? Вокруг него теперь царит почти неестественная тишина, учитывая, что прежде каждый стремился урвать кусочек его внимания. Дориану не составляет особого труда расчистить для себя пространство, занять его и удержать.
– Иуда, – говорю я, – не возражаешь, если я отойду на минутку?
– …а во втором туре… я, конечно. – Иуда замолкает посреди предложения с удивлённым видом. Отпускает меня и отступает на шаг. Быстро извинившись, я направляюсь к Дориану.
– Что ты сделал с Бромом? – спрашиваю я. В суматохе бального зала никто этого не замечает. Вместо ответа Дориан выливает содержимое своего бокала в горшок с колючим растением и боком проскальзывает в дверь, которую я вижу только сейчас.
«Стой», – предостерегает голос в голове. Затыкаю его одним прикосновением к ножу под поясом и следую за Дорианом. Тёмный коридор поглощает меня. Одинокий фонарь, печально мерцающий, висит на полпути вперёд. Место выглядит более чем убого.
Дориан поворачивается, хмурясь, словно не ожидал, что пойду за ним.
– Какое тебе дело?
– Я должна знать. – Должна знать, почему меня лишили возможности отомстить. Если Бром думает, что я забуду, что он пытался со мной сделать, то заблуждается. Ни за что не позволю, чтобы его непомерное тщеславие сошло ему с рук. Это первое, что я сделаю, став чемпионом, как только со всем разберусь, как только Лирия начнёт получать необходимое лечение.
Выслежу Брома Уордена.
– Должен признаться, не ожидал, что тебе хватит духу прийти сюда.
– Просто ответь.
– Вот уж не думал, что тебя так заботит судьба Уордена, – Дориан с вызовом приподнимает бровь, но в полумраке на его губах играет ухмылка, словно он ждёт, что я начну отшучиваться. Будто он сделал что-то мне во благо. Будто не угрожал мне меньше трёх дней назад. Будто не пытался вчера столкнуть меня с трассы. – Что бы я ни сделал, уверен: крысёныш это заслужил, – добавляет Дориан. – Уж поверь, он ещё долго не сможет валять дурака на публике.
– Почему? – Я не замечаю, что лезвие выпрыгнуло из ножа. Поначалу. Лишь когда оно касается кожи на шее Дориана. Мерцание фонаря отражается от металла. – Потому что я выжила? Потому что выбралась из ящика?
Глаза Дориана меняются. В них вспыхивает гнев.
– Режь, – говорит он обманчиво тихим голосом, – и тебе не выйти за дверь живой.
Очевидно, что мы оба
