на выход из
некоего надреального измерения, с иными параллельными событиями. Полностью эти долгие
объёмные сны не восстанавливаются, но ощущение достоверности иной жизни вполне реально. А
может быть, сон – это не просто сумбурный перепросмотр прежних событий и ощущений, а
создание какой-то новой нематериальной реальности? Или, может быть, сон – это некий зыбкий
мостик, соединяющий нас с каким-то наджизненным духовным пластом, который давно уже
существует?
Поднявшись с дивана, Роман стоит, потягиваясь, включаясь в материальную ощутимость
предстоящего дня. Тишина заставляет взглянуть в окно. Утро сегодня столь самодостаточное и
спокойное, что кажется, будто каждая травинка в ограде встыла в пространство. Мир как напоказ,
как на фотографии замер в своём самом прекрасном пиковом мгновении. За окном все мокрое: и
трава, и ослепительные листки топольков. То ли это обильная роса, то ли след ночного, волной
прокатившегося дождя. Неподвижность эту хочется даже специально проверить, испытать. Однако,
сколько ни вглядывайся в какой-нибудь самый чуткий, как ниточка стебелёк, он незыблемо
недвижен. Будь недвижен куст или ветка – это ещё понятно, но чтобы окаменело стояли эти
ниточки, эти листики на своих нежных стерженьках! Кажется, в этой тишине слышно, как приходят
мысли. А мысли совершенно неожиданные и ясные: «Нет, мне её не выгнать… Не смогу… Слишком
много с ней пережито всего. А дети… Хотя, если такое прощать, то мир рассыплется в пыль,
полетит в тартарары. А, может быть, напротив – именно тогда-то и возможны будут порядок и
гармония?»
Выйдя на кухню и взглянув в сторону села, Роман невольно открывает рот: ононская протока
разлилась, отхватив себе большущий луг. Какая тут роса, какой дождик! Ночью был сильнейший
ливень, который он не слышал, далеко уходя в свои сны. На дороге к МТС раскорячились
несколько буксующих машин. Эта картина с яркими блестящими машинами на зелёном лугу
кажется даже красивой, но сколько матов вложено там сейчас шоферами во всё на свете: и в
дорогу, которую никак не отсыплют нормальным грунтом, и в директора, который как раз сегодня
почему-то никуда не едет на своей коричневой карете. Хорошо, если бы он поехал да побуксовал –
хотя бы посмотреть на него!
Как-то особенно тонко и жалостливо, с какой-то обидой, вынесенной из сна, плачет Федька.
Роман входит в спальню. Федька весь мокрый, простынка, постеленная на клеёнку, просто хлюпает
под ним.
– Ну ничего, ничего, – ещё более душевно теплея, говорит Роман, видя его счастливую рожицу,
– давай-ка, будем вставать, твоя утренняя программа выполнена ещё не вся.
Он стаскивает с тугих, с перетяжками, ножек сынишки колготки, выходит с ним на кухню, чтобы
не разбудить разоспавшуюся дочку, и держит своё милое, розовое со сна чадо над горшком. Потом
прямо голеньким положив Федьку на середину дивана, чтобы он мог вдоволь поболтать ручками-
ножками, включает чайник – пора готовить молочную смесь. Смеси в коробке не много – надо
будет съездить купить. С этой смесью в магазине просто беда. Её расхватывают старухи для того,
чтобы белить чай. Многие из них держат коров, так нет же – молочная детская смесь кажется им
430
вкуснее. Да она, кстати, и дешевле, чем сухое молоко, которое обычно больше покупают зимой,
когда коровы не доятся. Так вот, надо будет съездить…
Пока закипает чайник, Роман выходит на крыльцо. И как можно было не услышать такой
сильный ливень!? Теперь земля парит. За ночь она не остыла, холодная небесная вода лишь чуть-
чуть охладила её. В эти чистые утренние часы земля блаженно и расслабленно отдыхает,
умиротворяя всякую человеческую и не человеческую душу, одаривая утренней свежестью,
красками, покоем. Как обижаться на кого-то в такое утро? Да в такие мгновения возьмёшь на себя
и вину своего врага – лишь бы не было на этом свете вовсе никакой вины.
Под крышей стоит цинковая ванна, наполненная через край. Хорошо бы взглянуть и на бочку с
другой стороны дома, в которую настроен жёлоб из обломков шифера. Ноги разъезжаются по
грязи, следы остаются длинными и кривыми мазками. Не дойдя до бочки, Роман останавливается и
глубоко, впитывающее вздохнув, смотрит на мокрую траву, в которую не хочется лезть в комнатных
тапочках, на топольки, на кучу досок, меж которых пробиваются высокие язычки остреца. Из будки
вылезает кудлатый Мангыр с одним подмоченным боком, потягивается, зевает и виновато машет
тяжёлым, свалявшимся хвостом, словно прося прощения за недосмотр, случившийся в природе.
Спасибо, что ещё хоть не прыгает, пачкая лапами, а только лижет голые лодыжки своим цепким и
колючим, как лист остреца, языком. Роман беззлобно отпихивает его ногой, обещая скоро
накормить, подходит к бочке, наполненной до последнего миллиметра, потому что бочка стоит
точно по уровню. Её поверхность поэтому чиста и неподвижна, как чёрное зеркало, и держится,
кажется, лишь силой поверхностного натяжения воды: ткни иглой и потечёт. Зачерпнув ладонями,
Роман плещет этим зеркалом в лицо. Вода прохладная, но мягкая на ощупь – дождевая же,
небесная…
А, собственно, если задуматься, то в чём виновата Нина? Да сунь в эту жизнь на отшибе любую
женщину, и у неё от встречи с первым же посторонним мужиком крышу снесёт. Живя здесь такими
вот «бабаями», от людей отвыкаешь настолько, что каждый новый человек вроде пришельца из
космоса. Так, может быть, и впрямь позволить ей всё: пусть влюбляется в кого хочет, пусть
изменяет. А с позволения это уже вроде бы и не измена. Зачем зацикливаться на какой-то
ревности и верности? Чего из-за этого переживать? Почему одному человеку бывает плохо как раз
от того, от чего другому хорошо? Какое право имеешь ты на жизнь другого человека и на всё
приятное, к чему его влечёт?
Отойдя с мокрыми руками и окончательно проснувшимся, прояснившимся лицом от бочки,
Роман присаживается на влажную дощатую обшивку завалинки. Что же, значит, прощает он её? Но
разве такое прощается? Её тяга к другому мужчине понятна, это оправдывается унылостью их
жизни. Но чем оправдывается подлость, обман, притворство!? И ещё вопрос: от чего идёт его
решение простить? От обычной скуки здесь? От того, что одному уже просто невмоготу? То есть,
выходит, от собственной слабости?
Ответить на эти вопросы определённо Роман не может. Но, может быть, определённость тут и
ни к чему? Может быть, жить нормально – это и значит жить в таком нескончаемом сумбуре?
Жизнь не обязана быть постоянно ровной и счастливой… Вот если принять такую позицию, то
тогда всё правильно и хорошо.
Управившись с детьми, с собакой и делами на подстанции, Роман принимается за фигуру
