class="p">Хоттабыча в гараже. С полчаса поработав молотком и стамеской, догадывается – да ведь такую
массу дерева стамесочкой неделю вынимать. Тут для начала топором не мешает потюкать. Давно
уж собирался он смастерить топорище к большому новому топору, а теперь берётся за него не
раздумывая: выстругивает и ставит рукоятку, потом идёт в МТС, чтобы отточить острие на наждаке.
Туда идёт, ведя за руку дочку, которая сегодня почему-то не хочет оставаться дома, а по дороге
обратно берёт уже уставшую Машку на руки. Так и шагает по степи: в одной руке ребёнок, в другой
– большой топор. Странный, однако, получается портрет.
Дома, поправив топор оселком, набрасывается на работу. Быстро разогревшись и вспотев, он
скидывает рубашку, рубит долго, с азартом, без передыха, словно прорубаясь к увиденному
однажды старику для спасения того, и останавливается лишь от боли в левой ладони, на которой
обнаруживает вдруг большую водянистую мозоль. Роман смотрит на этот пузырь как на какую-то
нелепую новость, отквасив губу. Что это ещё за нежности?! Ручки уже, прям, как у барыни.
А в мыслях – деревянные фигуры из Октябрьска. Подумаешь, стоят там какие-то отёсанные
столбы, которые всего лишь кого-нибудь напоминают: немые спины, ноги, головы. А вот его старик
каждому что-нибудь скажет. Всякий человек, проходя мимо, почувствует на себе его лукавый,
насмешливый взгляд. Ведь это здоорово: вырубить фигуру и поставить её где-нибудь так, чтобы она
начала жить сама по себе. И потом в любое время, когда ты будешь есть, спать или ехать на
мотоцикле, твоя фигура будет улыбаться, работая на разных людей. Работать постоянно. Вот,
оказывается, что такое искусство. Чудноо…
* * *
431
Проснувшись, Роман сразу включает транзисторный приёмник: в этот ранний час там обычно
идёт концерт для сельчан с нормальными, можно сказать, традиционными песнями. Диктор,
говорящий умильным тоном «послушайте, пожалуйста, концерт для сельских тружеников», уже
привычен – не иначе раньше он работал воспитателем в садике, потому что и с «сельскими
тружениками» говорит, как с детьми. Правда, если он для разнообразия произносит фразу «А
теперь послушайте концерт для работников агропромышленного комплекса», то его голос
наливается тяжёлым чугуном.
Роман, потягиваясь, подходит к окну и видит там такую же картину, как и вчера утром. Ночью
прокатился ещё один сильный ливень. Почему-то опять ночью… А ведь, если вдуматься, так этот
покой с неподвижными топольками и травинками обеспечен балансом громадных напряжений.
Вселенная не может жить в полсилы, и мерцающие небесные звёздочки, которыми нам приятно
любоваться, содержат в себе титаническую мощь. Всё вокруг напряжено, всё по-своему мучится.
Что такое дождь, как не плач, не самоочищение природы, не сброс её напряжения? И, наверное,
это правильно, что самые мучительные, обильные слезы случаются по ночам, в полной темноте,
когда маленькую бедную Землю никто не видит из Вселенной (если только там есть чьи-нибудь
глаза). Как тревожно на Земле в минуты ночных ливней, как отчётливо, чисто и осознанно
чувствуется течение жизни: мучительное, радостное, фронтальное. С каким умиротворением,
подобно новому цветку, вскрывается мир поутру после своих успокоительных ночных слёз! Как
сильно хочется жить утром!
С биноклем в руках Роман присаживается на крыльце, оставив распахнутыми новому воздуху и
двери веранды, и двери дома. Поле около села почти сплошь заплавлено серебристой фольгой
воды – лишь там да там остаются на ней мелкие островки да пучки зелёного тальника. В таком
воздухе видно очень далеко, и популярная забайкальская песня из приёмника, прихваченного
сюда вместе с биноклем, словно освящает всё это раздольное пространство каким-то особым
чувством родного:
Дальние, синие горы –
Просится песня в полёт.
В этих сибирских просторах
Молодость наша живёт.
А ведь всю эту картину лучше всего видно c соседней, более высокой сопки. Может быть,
завести мотоцикл да влететь на неё с разгону? Однако в такую грязь высоко не взлетишь, да ещё и
ребятишек разбудишь тарахтением мотоцикла. А если пробежаться? Вот она, причина возобновить
забытые пробежки, на которые в последнее время не хватает желания. А если подумал, то дальше
лучше не раздумывать.
Бежит Роман босиком, вода летит во все стороны, брюки мокрые до самых колен. На сопку
взбегает, вспотев и запыхавшись. Чтобы смотреть в бинокль, надо сначала успокоить дыхание,
однако отсюда и без бинокля видно, что вода уже в селе. Несколько домов в низине ошарашенно и
беспомощно стоят теперь уже как будто в самой протоке. Водное пространство между ними
нарезано заборами огородов. На крайней улице – суета. Люди вывозят на тракторных тележках
свиней, тянут на верёвках упирающихся телят. Конечно, ничего радостного в этой суматохе нет, но
и ничего трагического – тоже. Всё обойдётся, жертв не будет, люди вернутся через какое-то время
в дома. Потом будут ремонты, выписка стройматериалов со склада Катерины, и просто воровство
его. Всё разрушенное поправимо, не смертельно.
Панорама тихого, чистого и чуть озабоченного сегодня мира завораживает. Нечто похожее
сейчас и в панораме собственной души. Там тоже есть проблемы, там тоже свой потоп, но если
взглянуть на него с такой же философской сопки, то ничего крайнего нет и там. Уж чего только не
было в его жизни, но всё оказалось пережитым или переживаемым. Этим утром собственная жизнь
кажется похожей на кристаллическую сетку, из которой горечью, как прозрачным ливнем, вымыто
всё тяжёлое и лишнее.
В обед приезжает Матвей. В селе из-за наводнения нервное, взбудораженное настроение, и
Матвей, заразившись им, решает на всякий случай проведать Мерцаловых, хотя подстанцию
может накрыть лишь разве что всемирный потоп.
Матвей рассказывает, что где-то на одном из островов Онона, не видимом из села, осталось
триста быков. Иногда их гоняли туда пастись, но, оставшись на острове, быки за неделю, пока
держится высокая вода, съели всю траву до земли. И теперь совхоз ждёт военных с амфибиями,
чтобы спасти голодных животин. А другая новость такова, что в обоих магазинах села запрещена
продажа водки и вина. Это чтобы пьяные не тонули.
– А лучше бы, как продавали, так и продавали, – говорит не пьющий Матвей.
– Почему?
– Да пусть бы эта лишняя алкашня перетонула…
432
…Нину Роман замечает уже в такой близи от подстанции, что можно рассмотреть лицо. Она
идёт, оглядывая дом и счастливо улыбаясь. Но сейчас, видимо, по контрасту с этой её улыбкой,
вспоминается, как она в узкой юбке и с тем же чемоданчиком убегала семенящими шажками от
дома по игривой светящейся росе.
Он встречает её с равнодушной улыбкой, с нажитым и одервеневшим за последние дни
достоинством. Встреча обходится без объятий и даже
