в газетах про одних воров да убийц писали? Что, не осталось больше о чем писать?
Я кивнул головой, стараясь не спугнуть бабушку. Ее слова про мужчин в пиджаках, да еще и читающих на лавочке газеты, показались очень интересными, и я решил слегка подтолкнуть ее.
– Не воры ли, случаем? А то у нас на работе тоже был случай…
– Вот и я говорю, – бабушка оживилась, признав во мне слушателя, – ну домой сходила, пока то да се, опять выхожу, а они все сидят! Я сюда, хочу присесть, ноги-то уже, чай, не молодые, а мне не уступают. Иди, говорят, старая, отсюда! Нет, вы слышали?!
– С ума сойти! – подлил я масла в разгорающийся огонь.
– А я что говорю?! Один мне так и сказал – совсем ослепла, старая?! Не видишь, мы прессу читаем. А другой, мордатый такой, на нем бы пахать и пахать, посмотрел так на меня, и говорит: «Вы, говорит, бабуля, пенсию получаете?» Я ему в ответ, что пенсия моя по закону и не такой должна быть, а он мне, так радуйтесь, мол, что вообще вас, бездельников, кормим.
Она всплеснула руками и, глядя на мое сочувственное лицо, продолжила:
– Это кто ж, говорю, бездельник? Это я бездельник?! Да я с десяти лет работаю! Как война началась, так и пошла на завод, на станке по четырнадцать часов стояла, и так всю войну! А он мне, и что, мол? Мы, говорит, тоже вот, не даром свой хлеб едим, преступников ловим! В тюрьмы сажаем, вас, пенсионеров, защищаем!
При этих словах, я почувствовал озноб, но очень хотелось услышать продолжение этой истории. Впрочем, бабульку не нужно было подгонять.
– Я им, это, каких же вы здесь преступников ловите? А он, гад паршивый, отвечает, много будешь знать, скоро состаришься. И загоготали вчетвером как придурочные. Нет, ну надо же, скоро состаришься. А мне уже почитай девяносто годков скоро стукнет. – Она перекрестилась, но так неумело, что я подумал, что она из новообращенных. Те, что потеряв старых идолов и разочаровавшись в новых, ударились в религию.
– Хамы, – поспешил я поддержать бабушку.
– Точно, хамы и есть, не иначе. Гогочут над старой женщиной, ни стыда ни совести! Я говорю им, что же вы, ироды, над стариками-то смеетесь? Когда-нибудь сами такими будете, вспомните старую Нюру, как смеялись над ней, когда над вами ваши внуки потешаться будут. А другой мне говорит, при нашей работе, нам такое, мол, не грозит. Застрелит нас какой-нибудь преступник, и внуки наши гордиться нами будут. И снова давай гоготать. Ну, плюнула я и пошла домой. А чего с ними разговаривать? При Сталине, небось, такие только и забирали людей по ночам. Приедут, морды отъевшие, и все. Был человек, и нет человека!
– И что же, вы ушли, а они дальше свои газеты читать?
– А что мне было делать? Клава не вышла, температурит чего-то, Машка с внучкой сидит, а я что ж одна с этими прохиндеями воевать буду?! Не те у меня годы, чтоб здоровым мужикам отпор давать.
– Да, теперь так везде, – поддержал я ее, – и правительство обманывает, и народ стал такой ушлый, страшно подумать, чего еще от них ждать, – незаметно для себя, я перешел на ее манеру разговора.
– Точно! Я вот накопления имела на сберкнижке, и где они? Нету! Все, что копила на черный день, все в прах превратилось. Тысячу рублей мне дают, нате, говорят, кушайте на здоровье. А что на эти деньги теперь купишь? Вот, правнуку надо было подарок на день рождения купить, ну я, дура, и спрашиваю его, чего, мол, хочешь, Сашенька, в подарок? А он мне говорит, телефон хочу, сотый.
– Сотовый, – поправил я ее машинально.
– Да, сотый говорит, телефон мне купи, – она, словно не слыша меня, продолжала изливать свои огорчения на незнакомого человека, – я ему говорю, хорошо, внучек, будет тебе сотый.
– Сотовый, – я почему-то хотел, чтобы она прекратила говорить это слово.
– Да. Прихожу в магазин, мне девчонки подсказали (я представил, кого она называет девчонками, еле сдержав непрошеную улыбку), говорю, какой у вас тут, сотый телефон? А девка, накрашенная вся, как радуга сияет, говорит, у нас тут все эти, – она посмотрела на меня, и я в третий раз повторил:
– Сотовый.
– Вот, все говорит такие. Вам какой? Я отвечаю, что мне надо правнуку на день рожденья подарить, чтоб не хуже других. Она опять меня спрашивает, на какую, мол, сумму вы рассчитываете? А на какую сумму я могу рассчитать? У меня пенсия, кот наплакал, и немного как ветерану доплачивают. Все! А за квартиру заплати, еду купи, так что почитай ничего и не остается. Ну было у меня немного сэкономлено, тысяча рублей, я и говорю, вот на тыщу, деточка, выбери сама, но чтоб не хуже, чем у других. А она, козявка, мне и говорит, вам, бабушка, надо в «Детский мир» ехать, там, в отделе, может, и купите на свою тыщу-то! Игрушечный. А у нас, говорит, все модели от трех с половиной тысяч. Это ж какие деньги?!
Она посмотрела на меня, ища поддержки. А что я мог ей сказать? Что у меня в карманах лежат два телефона, каждый из которых стоит не меньше штуки баксов?
– Да, развалили государство, а теперь воруют все кому не лень, – это сказал я.
– Вот-вот, при коммунистах такого ни-ни! Сразу в тюрьму, а то и к стенке сразу. И не было ни взяточников, ни коррупционеров этих.
Удержавшись, чтобы вновь не поправить ветерана, я подумал, что мог бы рассказать ей много чего про ее хваленых коммунистов, но какой смысл? Переубедить ее вряд ли удалось бы, а вот нарваться на вопрос, что я здесь в рабочее время делаю, мог запросто. Пришлось согласиться.
– При коммунистах все равны были, а сейчас кто наглее, тот и правее.
– Точно! – обрадовалась бабушка, как будто я сообщил ей, что с завтрашнего дня ее пенсия вырастет как минимум в два раза. – Все были равны. И простой рабочий, и генеральный секретарь, все были одинаковы, и каждый делал свою работу. Один на станке, другой страну защищал. А не стало коммунистов, и страны не стало. Все развалили, ворюги! – Бабулька не на шутку разогналась, а я подумал, что мы сильно отклонились от темы четверых мужчин. Надо было как-то вернуть ее к разговору о вчерашнем.
– А эти-то, с газетами, так до вечера и просидели? Небось, еще и выпивали здесь?
– Не, чего не было – врать не стану. Часов в десять я выглянула из окна, гляжу, уходят. Перед ними еще Катька, девочка с пятого этажа, шла. Ну, думаю, слава богу, – она вновь неумело перекрестилась, перепутав на какой груди завершать. – А потом, где-то в час, смотрю, а один опять сидит на лавочке.
– Катя, это Ефимцева, что ли? – Я задал очень важный для себя вопрос и затаил дыхание. Бабка-то была старой закалки, могла и заподозрить. И точно.
– Ефимцева, – она подозрительно посмотрела на меня и спросила: – Ты же не наш вроде, да? А Ефимцеву откуда знаешь?
– Как это не ваш? Я в первом подъезде живу, мы с женой недавно переехали. А Катя с моей женой в одной школе училась, вот и знаю ее. А больше никого.
– Это в какой школе? Семьсот семьдесят пятой, что ли?
Это был старый большевистский трюк. Если бы я сейчас сказал да, то вполне могло оказаться, что Катя училась совсем в другой школе, и вся моя ложь тут бы и обнаружилась. То же самое могло быть и в случае отрицательного ответа. Я выбрал
