была яркой, уверенной, красивой. А теперь посерела, поблекла. Вот и вся правда о
ней. Да ещё эта дверь на крючке…
Вытирая руки полотенцем, за очередной порцией его постоянной исповеди, входит Нина.
Исповедоваться же сегодня приходится подробно, будто в наказание за едва не получасовые
раздумья у штакетника.
Утром, когда Роман умывается, Смугляна подходит и обнимает его сзади, прислонившись
головой между лопаток.
– Ох, как же я тебя люблю, просто обожаю, – говорит она, чувствуя сегодня в своём
неожиданном порыве полную искренность.
– А я, знаешь ли, оказывается, ничего-то ничегошеньки не понимаю в этой жизни, – отвечает
Роман, застыв с намыленными руками, – и тебя не понимаю, и себя не понимаю. И вообще я скоро
чокнусь со всем этим. Жизнь похожа на приливы и отливы, а я будто щепка на берегу.
Это похоже даже на какую-то жалобу. Ненавидя себя за свой дрогнувший голос, он
споласкивает руки и выходит на крыльцо. Над степью впервые за несколько дней яркое солнышко.
«Если я не могу любить двоих, – думает Роман, – то это не значит, что такое невозможно. Это я не
могу. У меня это не выходит, потому что я слишком мал, потому что ничтожен для такого».
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
Болото, где водятся лишяи
Осенняя сессия надвигается для Нины и как тень, и как радость. Ей совсем не хватает времени,
которое забирают дети и полставки в школе. Машку удаётся пристроить в совхозный садик, потому
что Нина как педагог хорошо понимает благотворность воспитания в коллективе.
В первые два утра дочка ломается и уоросит как может, отказываясь туда идти, а на третье, уже
сидя на горшке, пытается натянуть на ножки колготки, чтобы скорее бежать к таким же, как она. В
новый крикливый и разноголосый коллектив Машка вливается сходу, как будто раньше лишь о том
и мечтала, чтобы орать, беситься и драться за какой-нибудь совочек или игрушечную тарелку.
Однако на третью неделю на её ключице вскакивает шероховатый на ощупь лишай. Смугляна
442
ведёт дочку в амбулаторию, которая приютилась в старой саманной постройке на другом краю
села у самого Онона. Дочке прописывают зелёную вонючую мазь и временно отменяют садик.
Докторша, сжалившись, что ходить им слишком далеко, советует, чтобы для осмотра в
понедельник девочку привели не в амбулаторию, а в больницу, где она будет до обеда.
В понедельник c утра, пока Нина готовится к занятиям во вторую смену и присматривает за
Федькой, Роман ведёт Машку в больницу. Там им надо найти какую-то красивую, как сказала
Смугляна, докторшу Татьяну Павловну, совсем недавно приехавшую в Пылёвку.
Стоят как раз те зябкие осенние дни с мрачным и низким облачным потолком, когда тело ещё не
разумеет, что лучше бы уже не цепляться за убывающее тепло, а скорее привыкать к
наступающему холоду. В такие переходные дни как-то не сразу доходит, что ты мёрзнешь не только
из-за погоды, но и от привычки одеваться по-летнему. В любом случае, на мотоцикле по стылому
пронизывающему воздуху с ребёнком уже не поедешь.
До больницы они шагают-топают добрых полчаса. Но это в удовольствие. Вот тебе и момент
спокойно побеседовать с дочкой, забавляясь её рассуждениями. От дома их сопровождает
радостный Мангыр. Сначала он нарезает широкие петли вокруг них по ровному степному склону, а
на подходе к первым домам села держится рядом.
– Папа, а у собачек бывают лишяи? – спрашивает дочка.
– Бывает. Эта зараза у кого хочешь может вскочить. Но твой лишай уже прошёл, не волнуйся.
– Папа, а у меня был взрослый лишяя или детский?
– Конечно, взрослый, – успокаивает отец, на ходу приобнимая её за плечики, – ты же уже
совсем большая. Вот смотри, насколько выше папкиной коленки выросла.
Роману смешно от того, как дочка называет лишай. Судя по всему, она воображает его в виде
какого-то странного существа с вредными замашками, которое не позволяет ей ходить в садик.
– А дождь сегодня был? – снова очень серьёзно спрашивает Машка.
– Да вроде не было.
– А почему у нас окно мокрое?
– Так оно же мокрое-то изнутри. Отпотело, да и всё.
Конечно, сейчас она спросит про это «отпотело» – и надо будет как-то это объяснить. Но дочка
не спрашивает, видимо, понимая всё как-то по-своему. Интересно: вот дети всё время задают
вопросы. А если, наоборот, спрашивать их, будто сам ничего не знаешь? Они ведь такого тебе
нафантазируют. .
Дома осталось много дел, но сейчас можно не спешить. Зато домой он вернётся быстро. Машку
после осмотра наверняка допустят в садик, потому что лишай её и в самом деле совсем засох.
Заглянув в кабинет к врачам, Роман сразу находит докторшу, описанную Ниной. Татьяна
Павловна молодая, высокая, с мягкими губками и ласковыми серыми глазами, в очках, стёкла
которых будто специально смазаны каким-то сиянием. И как только таких врачих в деревню
направляют? Их надо в городе оставлять, исключительно для красоты и любования масс. Там же, в
кабинете, сидит и главврач Борис Бадмаевич, барабаня по столешнице толстыми пальчиками –
смуглыми сардельками.
– Чо тебе? – развязанно, гортанно и как-то по-бычьи спрашивает он.
– Да вот лишай у дочки, – чувствуя какую-то невольную зависимость перед ним, объясняет
Роман.
– Приём с двух часов в амбулатории, – говорит Бадмаев, словно демонстрируя своим
значительным тоном, кто здесь начальник.
– А нам сказали сюда прийти.
– Хто тебе схазал такую чушь? Приём с двух часов в амбулатории.
– Ну, какая же это чушь? – говорит Роман, уже заводясь, но в то же время и переживая за
докторшу, разрешение которой названо «чушью». Выходит, она разрешила им прийти сюда по
доброте душевной, неофициально, можно сказать.
– Чушь, потому что приём с двух часов в амбулатории.
Если послушаться главврача, значит, сейчас придётся возвращаться с дочкой на подстанцию, а
потом, накормив её обедом, шлёпать три километра до амбулатории, куда этот главврач вальяжно
подкатит на белом больничном «Москвиче». Более того, он и обогнав их по дороге, не тормознёт,
чтобы подвезти. А тут и делов-то – только раз взглянуть. Можно ещё и в садик успеть. Уж не говоря
о том, что Нина после обеда уйдёт в школу, а Федьку с кем оставить? Ну, ладно бы ещё врачи
заняты были, а то видно же: свободны, ничем не озабочены.
– Значит, не посмотрите? – спрашивает Роман.
– После двух часов в амбулатории, – даже с каким-то удовольствием повторяет Борис
Бадмаевич.
– Ну, а чего до двух часов-то ждать? Дочка-то – вот она. Пусть посмотрят.
– Ты нас не учи. В амбулатории, с двух часов. Тахов порядох.
– А войти в положение нельзя?
443
– Нельзя.
