не проявляя себя в темноте. Похоже, она уже знает про это
от Тони. Кстати, о чём же они всё-таки говорили днём? Может быть, вопрос о расставании они
решили вместе? Только есть ли теперь смысл разбираться в этом? Ведь он и сам по себе
независимо их договорённости, если оно было, уходит от Тони.
Утром Роман долго не может разлепить глаза – сегодня почти совсем не спал. Первыми
поднимаются дети. Потом встаёт Нина. Одевая и кормя ребятишек, она всё утро остаётся в ночной
рубашке, надеясь ещё прилечь и вздремнуть. Сегодня воскресенье – идти в школу, где она
преподаёт географию, не надо. Продрав, наконец, глаза Роман видит жену, горестно стоящую в
одной просвечивающей рубашке у окна спальни. А за окном всё та же муть.
– Чего это ты?
– Чего-чего, – расстроенно говорит Смугляна, – вы ссоритесь, а я переживаю. Жалко мне её.
Как хорошо поговорили мы с ней вчера. У нас с ней хорошо вяжется разговор. Она начинает фразу,
а я заканчиваю. Или наоборот. Часто мысли друг друга угадываем. Она даже сказала, что мы
нашли друг друга. Извини меня за вчерашнюю пустую обиду, просто слишком уж ты припозднился.
Понимаешь, не могу я без тебя. Даже когда ты уезжаешь в село за молоком, мне уже одиноко…
«Ох, и как же ты, бедная, пережила своё путешествие со Штефаном, в котором меня не было?»
– так и хочется ввернуть Роману. Ведь врёт же, всё время врёт. Жалеет она её! Да ведь наверняка
же сама попросила Тоню посторониться.
– Плохо, что я не карманный, – говорит он вместо этого, – забросила бы ты тогда меня в
сумочку, как тюбик с кремом, и носила с собой. Когда нужно – достала, когда не нужно – убрала. А
что касается твоего переживания за Тоню, то ведь всё это у тебя поверхностно, а в глубине – та же
ревность. Принять эту ситуацию всей душой, без ревности, у тебя не выходит. В тебе слишком
много мужского.
438
– Нет, сегодня я уже не ревную, – тихо говорит Смугляна. – Сегодня я просто люблю тебя, и всё.
Делай что хочешь. Люби кого хочешь. К тому же, была бы у тебя там какая-то королева…
Эту реплику она заканчивает, уже выходя из спальни к расшумевшимся детям.
– Чего-чего? – невольно заводясь раздражением, переспрашивает Роман.
Вот тебе и принятие всего, вот и вчерашняя её задушевная беседа с Тоней. Вот так «вяжется»
их разговор… Одно лицемерие и ложь. Наверное, она просто хочет добить в нём Тоню, если уж они
расстались.
Что ж, самое время подвести итог: тот образ жизни, который он постоянно отстаивает, видно, не
для них. Просто у всех троих не хватает дерзости настоять на нём. А теперь этого уже не особенно
хочется и самому. Надоели постоянные манёвры между ними: одной он может что-то сказать, а
другой этого говорить нельзя. И наоборот. Всякое хорошее слово об одной вызовет раздражение у
другой. Их соревнование между собой не остановить. Поэтому то, к чему они пришли, вполне
закономерно. Что ж… Он тоже устал. Пусть так и будет. И хорошо, что это совпадает с некоторым
разочарованием в них обеих.
* * *
Встреча с Тоней происходит через неделю у входа в магазин.
– Ну что, твоё настроение ещё не изменилось? – спрашивает Роман, чтобы услышать нечто
вроде того, что «теперь это уже не важно», и ещё крепче закрепиться на достигнутом.
– Это было не настроение, а дурь, – вдруг с виноватой улыбкой отвечает Кармен.
– И когда мне можно прийти? – почти автоматически, сам не понимая себя, спрашивает Роман.
– Да хоть сегодня.
Тоня проходит в магазин – долго стоять вместе им никак нельзя. Роман идёт к мотоциклу,
садится, не замечая ничего вокруг. Вот она и окликнула его. И ничего ещё не разрушено.
Прощание, пережитое всеми чувствами, пережитое и Смугляной, не состоялось. Оно было как
горькая волна, которая свободно откатилась назад. И после вопроса «когда прийти?» не прийти
уже нельзя.
Но как сказать об этом жене? Теперь это и вовсе сказать нелегко.
Вечером у него начинается прежняя маята с хождением из угла в угол, которая Ниной уже почти
забыта.
– Что-то не так? – настороженно спрашивает она.
– Я сегодня схожу к Тоне, – сообщает он, – мы сегодня встретились у магазина и… помирились.
Нина стоит и несколько минут смотрит на него с застывшей усмешкой. За эту усмешку её даже
жалко.
Странно, что в новой встрече с Тоней нет прежней пылкости. Казалось бы, размолвка позади,
уже должны были соскучиться друг по другу, а чувства пусты. Дымятся лишь какие-то остатки, как
угли прогоревшего костра, над которым можно едва-едва согреть протянутые ладони.
– Так отчего же была твоя «дурь»? – спрашивает Роман.
– Да я уж и сама сто раз спросила себя об этом. Может быть, от зависти к твоей жене? У меня
ты бываешь урывками, а с ней постоянно…
– Так мы же договаривались, что наши отношения могут быть лишь такими…
– Помню. Но я сорвалась, не сердись. Обещаю, что больше такого не повторится.
– А если завтра кто-нибудь неодобрительно посмотрит на тебя или скажет, что ты разбиваешь
семью? Сомнения твои не вернутся?
– Не вернуться. Я постараюсь…
И «треугольные» отношения, но только более тусклые, чем прежде, продолжаются дальше. И
снова Роман будто между двух растворяющих чувственных огней. Смугляна по-прежнему то
мучительно ревнует, то вполне обыденно и просто напоминает ему о времени очередного
свидания с Тоней. За этим, по её определению, «графиком» она следит куда чётче самого Романа.
Кармен, с другой стороны, тоже то клянётся в любви, то ни с того ни сего остывает. Неудобная
форма – треугольник. Катится скачками и трясёт при этом всех.
Сегодняшний вечер тихий, спокойный, прозрачный для взгляда и звуков: тявкнет на другом краю
села какая-нибудь собачонка – слышно и её. Роман подходит к дому Тони в условленное время, но
не видит света в её окнах. Он стучит, но за дверью тихо. Что ж, самое время воспользоваться
своим ключом. Однако, открыв замок, он обнаруживает, что дверь закрыта изнутри на крючок. С
короткими перерывами он стучит ещё минут десять. Стучит до тех пор, пока не начинает
осознавать всю унизительность своего положения – зачем проситься туда, куда тебя не желают
впускать?
Домой он плетётся злым и обиженным. Эту бесполезную железячку – ключик, к которому он
привык, как к некоему знаку полноты своей жизни, хочется отшвырнуть куда-нибудь подальше. К
Тоне он шёл, не ожидая от встречи чего-либо особенного, а раздражён теперь,
