сцены. Занавес начал подниматься…
Уже после, в гримерной, девочки, взбудораженные выступлением, громко кричали от восторга, обнимали друг друга, вспоминали, как прекрасно станцевали, и даже пускали слезу из-за того, что занятиям пришел конец. Надя сняла пуанты и теперь растирала болевшие стопы. Она распустила волосы и искренне отвечала на поцелуи девочек. В дверь гримерной постучали. Девочки, наполовину раздетые, тут же завизжали, и только Настя Салахова догадалась высунуть голову в щелочку и спросить: «Да-да?» – «Надю Строгановскую позовите, пожалуйста». По гримерной тут же пронесся шепоток: «Надю… Надю…» «Надь, тебя!» – наконец сказал кто-то громко. Надя удивилась. Она почти собралась, уже смыла косметику и собрала волосы в высокий хвост. Осталось только натянуть джинсы и сунуть ноги в кроссовки. Эту обувь Надя признавала только во время занятий спортом, но после танцев надевать туфли на каблуке просто не осталось сил. Еще раз со всеми расцеловавшись на прощание, она вышла из гримерной и с удивлением увидела две знакомые фигуры на полу у стены.
– Ты переодеваешься дольше, чем выступаешь, – проворчал Дима и поднялся. За ним Паша. У него в руках Надя увидела красивый букет белых цветов.
– Вы видели?.. – спросила она.
– Видели, – сказал Паша и с улыбкой протянул ей цветы.
– Боже мой… – говорила Надя, поочередно обнимая мальчиков, – боже мой… Спасибо… Я думала, я там одна… А я не одна… Спасибо…
– А ты привыкай, с друзьями вообще сложно остаться одной, – сказал Дима, когда они вышли из театра, где проходило выступление, и, обдуваемые теплым майским ветром, направились в сторону парка.
Глава 14
Какое твое самое дорогое воспоминание?
После уроков они все сидели в библиотеке – негласном месте их сборов, которое позволяло избегать многих неловкостей. Паша и Надя не решались предложить Диме пойти куда-то, боясь задеть его гордость.
– Ну что? Тебе звонили? – спросил Дима, задумчиво листая учебник.
– Нет, ну да ладно. – Надя хмурилась, но очень старалась скрыть это. – Может, я и не буду примой Большого, но все-таки хочу посвятить жизнь балету, например буду преподавать детям.
– Ну не всем же быть Плисецкими, верно? – Дима посмотрел на нее поверх учебника и подмигнул.
Паша покачал головой. Он знал, что Надину гордость лучше не задевать.
– Какая блистательная реплика! – тут же съязвила Надя. – Долго думал, как утешить?
Она поднялась и принялась складывать свои тетрадки в сумку, поджав губы.
– Надь, – начал Паша.
Она даже глаз на него не подняла.
– Надь, ну правда, – Дима тоже поднялся, – прости. Ты же знаешь, у меня беспутный язык, я не хотел тебя обидеть.
– Да, я знаю, – сказала Надя, – все нормально, просто надо уйти.
Паша в этот непринужденный тон не верил. Он хотел обойти стол и как-то остановить Надю, может, взять за руку. Даже уже сделал шаг, но Дима оказался быстрее. Он схватил Надю за плечи и заставил взглянуть на него. Паша сжал челюсти.
– Надь, я не хотел… Вот веришь, не хотел…
Она холодно ответила:
– Я верю! Отпусти, Дим. Да отпусти же! – уже громче сказала она, пытаясь высвободиться из его рук. – Да не нужно меня трогать!
Паша с силой дернул Димину руку.
– И что на тебя нашло? – спросил Дима, когда за Надей захлопнулась дверь.
– Она же просила отпустить ее!
– Да я ничего ей не сделал бы, Пашка! Ты что подумал! Я извиниться хотел!
– Все, забыли! – Паша мотнул головой.
Они снова сели за стол. Долго молчали, каждый делал вид, что читает.
– Честное слово, я не хотел ее обидеть! – снова заговорил Дима.
– Все-все, забыли. Я понимаю.
– Надо перед Надей извиниться.
– Завтра извинишься.
– Кстати, у меня завтра смена в доставке. Я в школу не приду, понимаешь? Да что ты так укоризненно на меня смотришь, я сам знаю. Понимаю, что мои баллы на экзамене с каждым прогулом уменьшаются в геометрической прогрессии, но мне деньги нужны, Пашка! В общем, я это к чему – прикроешь завтра? Женечке скажешь, что я… у стоматолога. Скажешь?
– Скажу.
– И Наде объясни.
– Да, хорошо. Не волнуйся, она больше злится из-за задетой гордости, чем из-за твоей железной хватки.
– А ты ее, кажется, хорошо знаешь! – Дима откинулся на спинку стула.
Паша промолчал, уткнувшись в учебник.
– Что, Пашка, – продолжил Дима. Непонятно было, то ли он шутит, то ли говорит серьезно, – опыт вышел из-под контроля? Кролики полюбились ученому? Теперь невозможно препарировать?
– О чем ты?
– Да уж ясно о чем.
– Ничего подобного.
– Ну ты, главное, сам разберись, что у тебя там подобно, а что нет.
Больше не было произнесено ни одного слова, мальчики погрузились в учебу.
Надя вошла в квартиру, закрыла за собой дверь и расстроенно вздохнула. «Неужели я правда нисколечко не Плисецкая?» – вопрос этот ранил и мучил. Она всегда считала себя пусть не прирожденной, но способной балериной. Она никогда не позволяла себе лениться, исправно посещала занятия, всегда отдавала все силы танцу и репетициям. «Неужели все зря? Неужели никакого результата? Неужели я совсем ничего не стою?!»
С опущенными уголками губ и понурым видом Надя направилась к себе в комнату и, проходя мимо кухни, увидела краем глаза одинокую фигуру за столом.
– Пап?
Он поднял на нее красные глаза и как-то загнанно посмотрел, как будто ощущал себя диким зверем, окруженным охотниками. На столе перед ним стояла бутылка водки и банка селедки. Горела только одна лампочка, кухня тонула в полумраке. Надя переступила с ноги на ногу и поежилась. На улице тепло, а здесь – как в октябре, когда еще не включили отопление.
– Ты пришла, Надюш? Так скоро? – Папин голос звучал глухо.
– Балета ведь нет больше.
– Да, точно.
Он налил себе рюмку.
Надя испугалась:
– Что случилось?
Папа одним махом осушил рюмку и закусил селедкой.
