в рацию:
– Что ещё?!.
Я подумал: Семён меня сдал. Сейчас меня выгонят и отнимут все деньги.
– …А ты уверен? Слушайте, Ферапонт, тут умные люди говорят, потом замучаетесь отскребать от воска. Говорят, надо намазать маслом. Так, говорят, в церкви делают. Ну да, каждую дырку, каждую эту… гнездо. Всё равно быстрей в десять раз, чем потом вам же всё это отчищать… Откуда я знаю, каким. Наверно, подсолнечным. Римма, девочки! Срочно масло, пять литров. Любое дешёвое. В «Дикси». Ну да, да, все люстры, все канделябры. Настенные тоже, естественно. Купите десять! Давайте, давайте, бегом!.. Мы его вышвырнули, разумеется.
Я не сразу сообразил, что она вернулась к теме Семёна.
– Утро перед премьерой… Сначала Митенька…
– А что с ним?
– Тоже не знаешь? Всё, нету Митеньки. Ну, положим, это даже неплохо… Но почему надо всегда всё в последний момент?!.
Вроде пока меня не выгоняли. Я спросил:
– А кому же я буду давать указания? Про гостей, про бутылки…
– Вон Ферапонту давай свои указания. Не про то думаешь, Лёшик. Как ты вообще будешь ездить? Кто тебя будет возить? А? Дошло?.. Но – мужайся, граф! Мы приняли единственно правильное решение. Ты думаешь, чтó я торчала там полчаса? Эту тварь мы уволили за две минуты. Вот, знакомься. Дуняша.
– К ваш-шим услугам, – я обернулся на плюшевый голос: передо мной опустилась большая круглая голова с белым пробором посередине, толстая шея, могучие плечи – присела, покорно опустив голову, девушка-великан, Мать-Земля… Несмотря на исполинский размер, она не выглядела уродливо: совсем молоденькая, лет двадцать максимум, розовая, тугая. Такая считалась бы первой красавицей на какой-нибудь Вологодчине, или наоборот, в Кабардино-Балкарии, столько было в ней жизни, мощи… Но здесь, в графском доме, рядом со мной?!.
– Подожди… Подождите…
– Да, вот такая у меня Сашенька! Абсолютно самоотверженный человечек, согласилась всё бросить, в одну секунду…
Определение «человечек» особенно подходило этой былинной девахе.
– Я очень рад, но…
– Сейчас, Борис Васильевич, две минуты! Пока репетируйте без меня… Что «но», Лёшик? Какое тут может быть «но»? Через четыре часа эфир. Сашка одна знает все перемещения, весь алгоритм, вообще всё!
– Но как мы с ней будем смотреться?!
– Вы будете выглядеть… интересно.
– В девятнадцатом веке не может быть у мужчины женщина-камердинер! Она кто? Сиделка? Кто она мне?
– Она вместо Семёна.
– Погоди, погоди, Семён меня в коляску сажал, вынимал…
– Сашка справится. Справишься?
– …одевал меня!..
– Лёшик! Это сейчас единственный вариант. Других нет.
– А кто будет у меня в ухе?
– Найдём. Не найдём – сама сяду. Лёшичек, переживём этот вечер, а там видно будет. Иду!..
Саша-Дуняша минуту стояла, стыдливо повесив голову и кулачищи, потом взялась сзади за ручки моего кресла и мягко-мягко, бережно, незаметно меня покатила.
Вокруг всё суетилось, металось, всё двигалось. Алла что-то пыталась втолковать маменьке и одновременно отчитывала лакеев:
– Куда на пол льёшь масло? Люди ноги переломают!..
Потом с Дуняши снимали мерки, пытались её обхватить. Алка требовала, чтобы платье было готово максимум через два с половиной часа:
– Нет, три – много!..
А мне казалось, что всё постепенно темнеет, как в зрительном зале, когда прозвенит третий звонок.
Не знаю, знакомо ли вам это чувство – когда после истерики наступает внутренняя тишина. Свои реплики я, как всегда, помню твёрдо, а остальное – не в моей власти…
«…Благодарю вас, князь. Однако, признаться, сегодня…»
«…Князь, вы знаете, из меня плохой эконом…»
«…Граф сейчас более озабочен мозельским…»
* * *
Мы с Дуняшей, лавируя между танцорами, кое-как повторили маршрут: колонны – гостиная – ломберная – и назад. По сравнению со вчерашним лучше не стало: актёры (на самом деле, массовщики) путали текст; назначенный вместо Митеньки Ферапонт, как выяснилось, должен был одновременно присутствовать в трёх местах… Описав круг, мы вернулись к зеркальной стене, как раз к началу главного эпизода «Любовь и нежность».
После вчерашнего падения Жуков не мог танцевать, поэтому нежность в вальсе пришлось заменить нежностью в диалоге.
– …А помнишь ли, – играла веером маменька, – помнишь, как князь Иван волочился за мною?
– Как не помнить, графинюшка, – цедил граф.
– И не ревнуешь? Что, дружба важнее, а? – пытаясь игриво хлестнуть мужа веером. – Мужская дружба важнее?
– Пусть он ревнует. Ты же досталась мне, – отвечал граф с нескрываемой ненавистью, уклоняясь от веера.
– Да ты бы с его Элизой умер со скуки! Вечно она нездорова: то мигрень у неё, то…
– Людмила Ивановна, давайте эту последнюю реплику уберём. «Досталась мне» – и музыка. Танцоры, внимание! Витя! Оркестр, внимание! Борис Васильевич, с реплики «Пусть он ревнует», и больше любви!
Борис Васильевич взглянул на Аллу, прижал крестьянскую руку к крахмальной графской груди:
– Ещё больше любви?!
Все, кто помнил вчерашнее, все, кто был в курсе их с маменькой отношений, – грохнули.
А Жуков лживым сахарным голоском проблеял:
– Ты же досталась мне-е-е…
– Музыка!
Оркестрик грянул, танцоры взбрыкнули и понеслись, первой парой – атлет-красавец во фраке и маленькая в кружевах. В центре зала, под люстрой, нога атлета вдруг поехала в сторону, он судорожно взмахнул богатырской рукой, заехал чужой партнёрше в лицо – и, не удержав равновесия, грянулся на спину, головой о паркет! Чужая партнёрша ринулась прочь, зажимая нос и запрокидывая затылок, а миниатюрная, скользя на пролитом масле, смешно поскакала, пытаясь хоть как-нибудь устоять на каблуках, но тоже не удержалась и рухнула, вскрикнула…
– Аннуш-шка пролила масло, – произнёс сзади плюшевый голос.
Все сбежались к танцорам. Чулки были порваны, фрак в масляных пятнах; помчались за чистящими салфетками, за перекисью водорода, за пластырем, – атлета повели под руки, он держался за голову. До меня донеслось:
– Как бы не сотрясение…
Алка, пытаясь взбодрить коллектив, объявила:
– На счастье!..
И тут погас свет.
Ещё две секунды таял мерцающий потолок – а затем наступила полная, непроглядная чернота. Во тьме мигал маленький красный глазок – Алкина рация.
– П…., – загробным голосом сказала Алка. – Телецентр электричество отрубил.
– Не тревожьтесь, – шепнул, погладил меня уютный плюшевый голос. – Прорвёмся, ваш-ше сиятельство.
БЛЭКАУТ
Конечно же, никакой аварии не было. Телецентр (а точнее, руководитель ФГУП «ТТЦ Останкино» Сергей Сергеевич Кожухарь) целенаправленно отключил электричество в АСБ-29 за полтора часа до премьеры «Дома Орловых».
Если когда-нибудь вам приходилось гулять вокруг Останкинского пруда, вы не могли не заметить на Телецентре огромный сине-белый баннер «Первый канал». Впечатление создавалось такое, будто всё здание Телецентра – собственность Тодуа. На самом же деле, Котэ никогда не был владельцем студий и аппаратных, даже его знаменитый стопятидесятиметровый кабинет на двенадцатом этаже никогда ему не принадлежал. Настоящим хозяином Телецентра был Кожухарь, а Котэ – всего лишь квартиросъёмщиком. Причём из таких, которые ненавидят платить
