нестираное бельё, другой бросил оружие, третий спал… И ведь я же предупреждал, я с самого первого дня говорил, что с этой безумной Люськой справиться невозможно, надо от неё избавляться чем раньше, тем лучше, вынес два выговора, третий чуть-чуть не успел… Очевидно было: она не вытянет ежедневный эфир.
Она даже премьеру не вытянет. Если сравнивать первый эфир со сражением, то в решающей точке корпус старого графа должен был соединиться с дивизией маменьки, разбить противника (зрителя) наголову, сокрушить, оглушить… Но старый граф с маменькой окопались на разных концах панорамы, и между ними не было никакой связи. Они не посылали друг к другу фельдъегерей и адъютантов. Они вообще не желали видеть друг друга в упор…
Дальше – О. (Гололобова). Тоже не всё слава богу. Глаза голубые. Текст помнит. Вроде надёжная. Но неизвестно, как к ней отнесётся тётка со сковородкой. Слишком уж она ровная, слишком стерильная… И как актриса – конечно, не ах, не фонтан…
Но главной моей проблемой была не О. и даже не сумасшедшая М. Проблемой номер один – как я назвал для себя, «проблемой А» – и был, собственно, А. …
ПРОБЛЕМА А
Вспомните, какую радость испытал А., впервые увидев этого своего мерзавца Семёна? «Ух ты!» – подумал А. – «Ну и физиономия!»
А чему, собственно, было радоваться?
Здесь кроется ключевой вопрос кастинга (и не только кастинга). Нужно сделать маленькое теоретическое отступление, разобраться: что в принципе вызывает у зрителя радость?
Настоятельно рекомендую к прочтению книгу Лоретты Бройнинг «Гормоны счастья» (Habits of a Happy Brain by Loretta Breuning). Ключевая цитата: «Навязчивые мелодии, которые мне приходилось по многу раз слышать в юности, теперь вызывают у меня непонятное ощущение радости. Странность в том, что в юности я их терпеть не могла. Это та музыка, которую когда-то слушал мой старший брат, мой начальник; те шлягеры, которые доносились из кафе на углу. […] Когда мы слышим полузабытую музыку и мозг предугадывает следующие ноты, каждое такое оправдавшееся предсказание стимулирует выработку дофамина».
Это очень важно понять. Дофамин – гормон радости. Зритель должен испытывать удовольствие на химическом уровне. Эффект узнавания – это гарантия рейтинга.
Лицо, увиденное на экране, должно мгновенно и точно втемяшиваться в определённый раздел, как шайба в сетку, как пуля в яблочко: «добрая тётушка» или «красавица-стерва», «смешной толстяк» или «брутальный красавец-который-всех-презирает-но-влюбится-и-сам-залезет-в-хомут»… Что отличает звезду? Чёткость маски. Чем резче очерчена маска, тем ярче кинозвезда.
И наоборот, худшее качество киноактёра – невнятность.
Ситуацию с А. – Алексеем Юрьевичем Орловым – усугуб-ляло редкое и особенно подлое обстоятельство: сама эта его невнятность была какой-то неявной, она проявлялась не сразу, а постепенно.
На фотографии А. Орлов выглядел лучше некуда: русые кудри, кровь с молоком, ясный взгляд… Баловень, покоритель сердец. Матия Йович, один в один, даже лучше: если два снимка положить рядом, у настоящего Йовича глазки поменьше, губки потоньше…
Повторюсь: в статике – стопроцентное попадание! Так и сработало – Алка подсунула гендиректору фотографию, и тот с лёгкостью утвердил А. на центральную роль.
Надеюсь, вы помните трейлер, который мы обсудили в самом начале. Муфлон в гардемаринской рубахе, с гусиным пером.
Любой трейлер – это очень короткие планы и множество склеек: вот крупно губы – проводит пером по нижней губе, перо топорщится, – вот склонился и пишет, лица почти не видно, только взбитые парикмахером кудри, – вот сверху в движении… Но стоило камере зафиксироваться хотя бы на три секунды, на две – и будто бы начинала теряться резкость: эта маска красавца и баловня начинала словно подтаивать, оплывать…
То ли был виноват латентный алкоголизм. То ли другая психологическая проблема… А. как бы не до конца был собой. Не как актёр – просто как человек. Не попадал в свою лунку, в свою ячейку. Промазывал. Будто бы не вполне верил, что он – это он. А не веря себе самому (или в себя самого) – как он мог заставить зрителя поверить его персонажу?
Чем дальше, тем становилось яснее: не тянет. И не потянет. Даже Ольга была выразительнее, чем А., даже Люська точнее. Не говоря уж про Жукова.
Проблема в том, что я не мог донести эту мысль до Котэ. Я выбирал самые неудачные репетиции, приходил с диском в начальственный кабинет:
– Константин Захарович, посмотрите, он вялый. Он никакой.
Но Котэ не любил признавать собственные ошибки. Кроме того, перегруженное внимание высших руководителей фиксируется на считаные секунды, не больше – а за секунды эта внутренняя расплывчатость не успевала как следует проявиться.
– Да нормальный он. Не придирайся. Тем более из хорошей семьи…
И видно было: Котэ нравится эта гладкая морда, кудри и голубые глаза. А я, признаться, этот мужской типаж ненавижу, у меня сразу во рту привкус сахарной ваты.
К тому же я постоянно сравнивал его с Грдляном. Я-то планировал совершенно другого актёра на эту роль – классного, умного, тонкого, необычного. Артур мог бы поднять «Дом Орловых» на другой уровень…
Ну ничего, думал я, дело времени. За два месяца репетиций муфлон даст мне повод, и не один, думал я. Я его подловлю. В крайнем случае, спровоцирую – и уволю. Или переведу в камердинеры. Вот камердинер из него, кстати, получится подходящий… Стивен Фрай для бедных. Может выйти даже неплохо, смешно.
И тут вдруг – два месяца репетиций схлопнулись, я сидел в темноте – и сам не знал, хочу ли я, чтобы свет включился обратно. Думал: даже если сейчас мне придётся выйти в эфир с А., постепенно я его выдавлю… Я заранее чувствовал: рейтинги у него будут такие же клёклые, как он сам, такие же ускользающие, двоящиеся, как бесцветные траектории и границы, хорды и параллели, которые задрожали, поплыли, медленно стали терять очертания, растворяться… После двух суток без сна я всё-таки задремал – и сильно вздрогнул, когда за полчаса до эфира в студии вспыхнул свет.
Вторая часть
(окончание)
17
– Ребятки, внимание всем! Три минуты до старта. Пожалуйста, все на свои места. Пауль Максович, Людмила Ивановна, пожалуйста, в павильон. Пульт – приготовиться…
В ближайшей люстре свеча перекосилась и быстро-быстро капает, но поправлять уже времени нет. Сотни свечей, тысячи, отражённые в зеркалах. Воздух кажется газированным. Как перед началом спектакля: рассаживаются последние опоздавшие, разговоры стихают…
– Внимание, две минуты! Тишина на площадке! Ребяточки, все на исходные. Приготовились к съёмке. Пауль Максович, мы вас ждём.
Я озираюсь, высматриваю Целмса. Может, мне не видно из-за колонны? Ярко-белое платье – Ольга. Другие платья: светлые
