памяти эту маленькую заминку, когда Красовский с недоумением, тускло на меня посмотрел, а потом снисходительно подал два пальца. Чем подробнее я вспоминал эту сценку, тем более оскорбительной она казалась… Дрянь. Дрянь! Кабы мог – сам вызвал бы на дуэль, вместо кавалергарда…
Но это ведь мелочь? Зрители, может, вообще ничего не заметили?..
Очень трудно было ориентироваться без реакции зала, как на театре, – или без реакции режиссёра, как на киносъёмках, когда командуют: «Снято! Здорово!» – или: «Попробуем ещё раз» – или: «Хорошо, ещё технический дублик», и сразу понятно, был ты убедителен, неубедителен или серединка-наполовинку.
Я мог ещё отдохнуть, по ощущению, минуты две: эполеты и фраки прохаживались по периметру залы, в ломберной шлёпали карты, на возвышении у зеркальной стены взмахивал дирижёр и летали смычки, посередине кружились пары. Во время танцев пол ощутимо пружинил, качался: дом-то стоял не на фундаменте, а на хлипких подпорочках…
Я боялся, что пол вдруг прогнётся, просядет, и сцена провалится – не в переносном, а в натуральном смысле: танцоры в мундирах, дамы с искусственными причёсками, я с моим креслом, – все рухнем в тартарары…
Невдалеке маячили маменька с папенькой, спиной друг к другу: маменька привечала новых гостей, старый граф балагурил.
Мне снова вспомнилось выражение: «яйцо, катящееся по нитке». Наверно, если натянуть нитку не прямо, а под углом, и сверху вниз пустить по этой нитке яйцо, оно сделает несколько оборотов, но всё равно быстро свалится и разобьётся.
Такая же неизбежная катастрофа ждала и нас. На репетициях Алка несколько раз повторила то, что сказал шоуфюрер на общем собрании: итогом и кульминацией премьерной серии должна стать парная сцена графа с графиней… Но каждый раз, когда Борис Васильевич с маменькой появлялись в поле моего зрения, я вспоминал, как они ненавидят друг друга – особенно после вчерашнего маменькиного прыжка. Как ни журчали бы слева и справа светские разговоры и как бравурно бы ни катились кадрили и экосезы, я чувствовал, что они катятся к этой финальной сцене, как к чёрной яме…
Алкин голос:
– Дуняша, граф Алексей, внимание, тридцать секунд.
В животе опять сжалось, в горле. С трудом сделал последний глоток, отдал бокал лакею.
Ну, если что, не моя вина…
– В кадре!
* * *
Колонны двинулись: начался наш с Дуняшей объезд вокруг залы.
– Хороша, видит Бог, хороша, – говорил уланский полковник, разглаживая усы.
– Какая ни будь красавица, кто же откажется выйти за Долгорукого-князя…
– Мало что князя: богатство огромное, миллионы… – слышалось вслед.
Мы приближались к синей гостиной. Я кивал проходившим гостям. На овальном столе, за которым мы завтракали и обедали, сверкал начищенный самовар.
– Никак в толк не возьму: они уже помолвлены с князем Мишелем?
– Нет, куда там: князь Иоанн Ростиславич устроил сыну должность в посольстве. Отправил в Европу. По дипломатической линии. Глядишь, одумается…
– Стало быть, услал сына. А ведь какие были друзья – князь Долгорукой с графом Кирилл-Ильичом…
– Кошка, как говорят, пробежала…
– Да-с, милостивые государи, когда на кону миллионы и государственный интерес…
Я делал непроницаемое лицо: мне были неприятны сплетни о нашей семье.
Гостиная за кормой, на очереди ломберная: тасуются и расправляются карты, рука в перстнях выкладывает на стол фишки из специальной шкатулки.
– …Племянник служит в Земельном приказе, он слышал: у Орловых заложено-перезаложено и рязанское, и подмосковное…
– Всё охота, матушка моя, да балы…
– Что ж это тогда получается? – каркает, топыря карты и не замечая меня, сидящий ко мне спиной глухой старичок: – Ме-заль-янц?
– Молчи, старый! – машет на него картами кружевная старушка: она напротив него, я прямо перед ней в своей коляске. – Старый дурень, молчи!..
Я отворачиваюсь, делаю знак лакеям, они подливают играющим газировки. Возвращаемся в бальную залу…
…И всё? Так быстро кончилась эта сложная многофигурная сцена?
На две-три минуты я перестал быть актёром, забыл про камеру: я был настоящим хозяином, наблюдал за гостями, случайно подслушивал разговоры; реплики сами собой выстраивались в историю, ничего не задерживалось, не срывалось, яйцо продолжало катиться…
– Лёшик! Не расслабляйся. Ты в кадре всё время. Всё видишь, всё слышишь, всё чувствуешь. Всё через тебя.
Впереди – здоровенный амбал в белом кавалергардском мундире с красным воротником… Славка Рябов из Нового драматического. На щеке у Славки грубый, преувеличенный шрам. Я с трудом удержал лицо: это надо было вбухать такие деньжищи, выстроить декорацию, выцарапать Целмса – и не найти никого лучше этого гоблина?
Вокруг Славки – стайка юных массовщиков, видно, студентов, – как положено, свита злодея: смотрят в рот, лебезят. Славка приглаживает волосы пятернёй… ой-ёй, ужас: так может делать приказчик, кузнец, гарный парубок – но кавалергард?!. Налезает на Ольгу и, пригнув толстую шею (из-за музыки я не слышу, но помню сценарий), приглашает её на англез. Выглядит так, будто лакей предлагает барыне заливное. Кошмар. Ольга холодно отвечает: увы, она ангажирована на все дальнейшие танцы. Славка, как лошадь, встряхивает башкой, подходит к буфету, хватает бокал (не за ножку берёт, как положено дворянину два века назад, а по рабоче-крестьянски облапливает, как гранёный стакан) и хлебает, гневно двигая кадыком.
Дефилируют дамы в искусственных жемчугах, в париках:
– …Была так счастлива…
– …Ах, вы слишком добры…
– …На днях у Апраксиных…
– …Восхитительно…
Приближается кульминация.
Вальс. Массовщики расступаются, к Героине выходит Герой. Он весь в белом, она ещё белоснежней. Он кланяется, подаёт руку, она кладёт на его руку свою. У неё на груди сверкает алмазное ожерелье. Двинулись… Он приподнялся на цыпочки: интересно, это и называется «полупальцы»? Чуть скованно… Нет, закрутил, закрутил, понеслись дальше, дальше… Все остальные пары держатся на расстоянии, чтобы не закрывать главных героев от камер.
Я делаю вид, что слежу за танцорами. На самом деле, они далеко – я вижу только белые промельки, но знаю, что меня могут в любой момент «взять под монтаж» для так называемой перебивки (основное действие «перебивается» периферийными эпизодиками, реакциями). Например, в кадре танцоры – и сразу мой пристальный взгляд: зритель думает, что мы рядом, в одном пространстве. Все отрабатывают реакции: папенька смотрит в сторону дочери умилённо, маменька – с напряжением, мол: «Кто этот молодой человек? Мы должны ждать Мишеля, нам нужен только князь Долгорукий!..» Я – с печалью: когда-то и сам танцевал, а теперь вот, прикован к своему креслу…
– Непохоже, – напряжённым высоким голосом говорит один из Славкиных прихвостней, – непохоже, чтобы невеста сохла по жениху.
Я сверкаю глазами, сжимаю ручку коляски, стискиваю зубы… Упс, не переиграл ли?
Славка жестом фокусника извлекает лорнет – и смотрит на Ольгу в лорнет (точнее, куда-то в сторону Ольги). Это очень комично: корове седло.
Танец всё продолжается. Белые веретёна
