по счетам.
Тодуа был готов выбрасывать миллионы на дорогие игрушки – например, выписать Мэтью Йовича, чтобы тот появился в одном-единственном эпизоде любимого сериала. Котэ любил отнимать, отжимать, устраивать многоходовки, плести интриги, в том числе на самом верху, обмениваться услугами, чтобы за эти услуги ему прощали долги, – а счета наводили на него тоску. К моменту выхода «Дома Орловых» Первый канал задолжал Телецентру ни много ни мало два миллиарда рублей.
Как если бы в доме какого-нибудь купца (я вслед за А. невольно сбиваюсь на девятнадцатый век) – в доме купца поселился сиятельный князь, государев любимец. Прожил год, другой, третий, не заплатил ни гроша.
Что прикажете делать бедному купчику Кожухарю? Не мог же он отключить электричество программе «Время». Это было бы истолковано как подрыв устоев и разгибание скреп, и покатилась бы голова Сергея Сергеевича…
А сериальчик?
Не станут в Кремле разговаривать про сериальчик. Это ваши дела, отмахнутся в Кремле, сами там разбирайтесь между собой. Сергей Сергеевич правильно выбрал мишень.
* * *
Когда погас свет, я был в студии – разумеется, не внутри декорации, а за стеной, в моём «полевом блиндаже».
(Мало кто, кроме меня, мог похвастаться парой офисов в Телецентре. Один кабинет, как у всех первоканальных руководителей, был наверху. А в АСБ-29, слева от входа, я выгородил себе угол: довольно большой стол с компьютером, стулья, маркерная доска, шкафчик с сейфом, два монитора на автономных тележках и даже диванчик с подушкой и пледом. Телефон – только на виброрежиме, все разговоры – вполголоса. Я назвал это рабочее место «блиндаж».)
Как только в студии погас свет, я позвонил гендиректору – не через приёмную, а напрямую, по сотовому секретному номеру. Он не кричал, не ругался, был деловит:
– Понял. Жди, – скомандовал и отключился.
Мне послышалось в его голосе удовольствие, будто вся эта ситуация его позабавила и взбодрила. Вообще, по моим наблюдениям, на заоблачных политических башнях царствует скука: любая война (или хотя бы стычка) – желанное развлечение.
Теперь, думал я, Котэ по спецсвязи звонит своему оппоненту, они торгуются, угрожают друг другу – короче, щебечут.
А что чувствовал я – в кромешной внутриутробной тьме, в невесомости? Можете мне не поверить: покой. При всей пропасти между мною и А. – в эту минуту, кажется, мы совпали. Мы сделали всё, что могло зависеть от нас. Пусть начальники бьются…
Ярость, ужас, обиду – всё это я испытал двумя днями раньше: вечером в пятницу Котэ внезапно переверстал сетку вещания, на взлёте обрубил предыдущий сериал, «Остров», и распорядился немедленно выпустить «Дом Орловых».
Я кричал про фальстарт, я грозился уволиться, умолял подождать, отложить на после-Нового-года: даже площадка была технически не готова, декорация не достроена… Котэ по-сталински ухмылялся в усы:
– Завтра будет тебе площадка.
(И правда, как по волшебству, за сутки доделали всё, что мурыжили много недель.)
Я доказывал, что актёры не тянут: Орлов рыхлый, тухлый, Люська неуправляемая…
– Заменишь.
– Когда?!
– В любой момент.
Это было уже некоторое достижение. Теперь я мог постепенно выдавливать А. и маменьку… Хотя, конечно, гораздо проще было бы заменить их на берегу…
– А Митенька, Митенька?! Митенька вообще за гранью добра и зла!
Тодуа помрачнел. Митенька с бархатными очами был протеже царицы Наны, жены самого Котэ.
– Убери его. Всё! Завтра выходишь в эфир. Будем тебя промотировать[6] круглосуточно…
– Завтра категорически нет! Хотя бы два дня… Константин Захарович! Умоляю!
– Ладно, ладно, не ной. Послезавтра.
* * *
За два дня я не спал ни минуты. Сразу же после этого разговора с Котэ, т. е. вечером в пятницу, вызвал в Останкино всех продюсеров и сценаристов – и за двое суток, до вечера воскресенья, никто, ни один человек не уехал домой.
Котэ нашёл какие-то аргументы для Пауля Целмса – а вот, например, исполнитель роли Мишеля, Камиль Файзуллин, был на другом континенте и вернуться к премьере физически не успевал. Пришлось переписывать всю сцену бала…
В последний момент выскакивали – вроде бы мелочи, но критичные мелочи. Фирмочка, отвечавшая за прокат драгоценностей и орденов, наотрез отказалась их выдавать без залога. Драгоценности были, понятно, фальшивые – фианиты, муассаниты, стразы Сваровски, – но залог потребовали огромный, несколько миллионов рублей. Я упрашивал, угрожал – ничего не работало.
– Потеряете, – вздыхали фальшивые ювелиры.
Я клялся, что ни единой бусинки не потеряем.
– Все теряют. И вы потеряете. Серьги, кольца теряют… На прошлой неделе тиару папскую раскололи…
Вынужден подтвердить: действительно, потеряли кучу всего. Я ввёл штрафы, поставил фальшивые драгоценности на особый учёт – всё равно продолжали терять…
Что мне было делать за день до премьеры? Да, я получил высочайшее разрешение – но двумя этажами ниже, в финансовом департаменте, меня встретили сфинксы, которые ещё меньше, чем их повелитель, любили платить по счетам. В восемь вечера в пятницу сфинксы, конечно, давно улетучились из бухгалтерии, кроме одной: вы ведь знаете, что сфинкс – женского пола? Последняя сфинкс (или сфинкса), позёвывая, что-то печатала одним накрашенным когтем… Стало ясно, что визы я не соберу.
Пришлось отдать за стекляшки собственные наличные деньги – хорошо, я держал их здесь же, в телецентровском Газпромбанке, в ячейке…
А что было делать? Какой бал в девятнадцатом веке без драгоценностей? И какие военные без орденов?
Это я вам рассказал один кейс. А их были десятки.
Поэтому в воскресенье в седьмом часу вечера, когда студия погрузилась в кромешную тьму, я, светя себе под ноги телефоном, вернулся в «блиндаж», улёгся на свой диванчик – и послал мысленные приветы К. З. Тодуа и С. С. Кожухарю: воюйте там между собой, выясняйте, кто сильней, кит или слон… А я пока подремлю…
Не дремалось! Внутри жужжал зуммер, мигала красная лампочка.
Все последние месяцы, конструируя «Дом Орловых», переплетая сюжетные линии, редактируя реплики, я постоянно сверялся с «Войной и миром». Теперь, в полусне, я сам превратился в Кутузова, или в Наполеона, или в Сергея Бондарчука. Подо мной разворачивалась Бородинская панорама: леса, поля, солнце, туман, блеск штыков. Я мысленным взором обозревал расставленные перед битвой войска. Каждый из персонажей мне представлялся как некое боевое соединение:
С. Г. (старый граф, Борис Васильевич) – корпус,
М. (Людмила Ивановна) – дивизия,
О. (Гололобова) – батарея,
А. – полк…
Но в отличие от Толстого с Кутузовым (или тем более от Сергея Бондарчука), вместо готовности к битве я чувствовал изнеможение и тревогу.
С высоты боевые порядки казались исправными: праздничные мундиры краснели и зеленели, штыки отсвечивали на солнце, из игрушечных пушек выскакивали облачка дыма. Но стоило присмотреться, приблизить картинку, как в маменькиной дивизии (или роте, неважно) обнаруживался разброд и кишение: у одного солдата из-под мундира торчало
