голубоватые, желтоватые, розоватые… В белоснежном она одна – на ней как будто луч света.
Где Целмс? Между колоннами – чёрно-белые фраки, яркие, как сороки; мундиры и эполеты; ливреи, пудреные парики… Всё затихло, все ждут. Воздух будто искрится.
– Одна минута! Пауль Максович, где вы? Музыка! Гур-гур пошёл!
Ожили, заговорили: журчание голосов, но слов не разобрать – это и называется по-актёрски «гур-гур». Льются скрипки. Мохнатые перья колышутся: дамы обмахиваются веерами.
– Гур-гур громче! Танцоры пошли!
Вывернулись запятыми, зигзагами по паркету юбки и каблуки. Треплются язычки, люстры пышут живым огнём, как костры: страшновато, не ровён час декорация полыхнёт…
Звенящим голосом:
– Камера, мотор!
Другой голос, мужской:
– Мотор идёт.
– Пять! Четыре. Три. Два. С Богом. Начали…
* * *
Белое платье качнулось, двинулось сквозь коридор – цветные платья по очереди расходятся перед ней: в кадре это движение должно выглядеть быстрым, все расступились, и чёрно-белый подхватил Оленьку, музыка громче, они понеслись…
Кресло мягко двинулось с места. В ухе Алка:
– Внимание, Лёшик… В кадре!
Впереди, над всеми – яркая седина. Приближаемся. Сверху вниз разговаривает с каким-то пузатым военным, разводит длиннющими костлявыми локтями, как орёл крыльями, – высоченный, в расшитом камзоле с голубой лентой через плечо, в звёздах и орденах, вельможа, классик, законодатель, легенда, Паулюс Максимилианович Целмс, князь Иоанн Ростиславович Долгорукий. Начал уже поворачиваться ко мне…
– «Князь!..» – влезла Алка.
Я почтительно наклонил голову:
– Князь…
– Алёша, – покровительственно, приветливо и очень просто: ах какой хороший актёр. Мне показалось, это не только князь Долгорукий видит младшего графа Орлова, но и сам Пауль Целмс, бывший руководитель курса, с любопытством смотрит на давнего своего студента: ну-ка, ну-ка, какой ты?.. – Любуемся твоей сестр’ою. Какая гр’ация… – Грассирует по-петербургски.
– Благодарю вас, князь. Однако, признаться, сегодня мы ожидали для Ольги другого достойного кавалера…
Чуть поморщился, сделал маленькое движение, не сценическое (на сцене нужна широкая амплитуда, чтобы было видно с галёрки), – а именно киношный жест, для крупного плана, – будто бы отодвинул что-то кончиками длинных костистых пальцев:
– Государственные дела. Верите ли, – обратился к пузатому собеседнику, – Татищев шагу не хочет ступить без Мишеля… Пардоннэ-муа[7], генерал, оставлю вас на ми-нуту.
Целмс – князь Долгорукий – делает шаг ко мне, кладёт августейшую руку на спинку моего кресла. Чуть-чуть наклонившись, вполголоса:
– Алёша. Правду ли говорят, что все ваши имения перезаложены – и нижегородское, и подмосковное, и рязанское?
– Князь, простите, но я вовсе не понимаю в денежных делах толку. Не лучше ли было бы спросить батюшку?
– Разумеется, прежде тебя я пытался поговорить с графом Кириллом…
– Но он сейчас занят мозельским? – улыбаюсь, стараясь, чтобы прозвучало помягче по отношению к «батюшке», не свысока.
– Я с тобой говорю как крёстный, – нахмурившись, перебил меня, и даже чуть-чуть поддёрнул спинку моего кресла: ах, какой актёр! – …как крёстный и друг семьи. Это нельзя так оставить. Не успеете оглянуться, останетесь без… – В сценарии было написано «без гроша», но Целмс будто бы оборвал себя на полуслове:
– Пришлю тебе в помощь Ивана, ты его знаешь, мой стряпчий…
– Свести их с Митенькой?
– Ни в каком случае, – тоном, не допускающим возражений. – Прими его с глазу на глаз. А Митеньку вашего гнать. Это я и отцу твоему говорил, и тебе говорю. – Отпустил моё кресло и повернулся к Косте Красовскому, который подошёл к нам. – Ты знаком ли? Граф Александр Павлович Дашков, товарищ Мишеля. Граф Алексей Кириллыч Орлов.
Я улыбнулся радушно, вспомнив вчерашнюю Костину доброжелательность, протянул ему руку.
Костя брезгливо взглянул на мою протянутую ладонь, выдержал небольшую паузу и подал мне два пальца, средний и безымянный.
Ах ты дрянь, потрясённо подумал я.
– Граф другой день из Вены. К вашим московским обычаям непривычен. Прими его, Алексей, обласкай.
В тексте было: «Я ещё вернусь к тебе», – но Целмс просто отошёл от нас, даже не кивнув. Мне пришлось переключиться на Костю.
– Рад, что ваше знакомство с Москвой начинается в Доме Орловых, – сказал я сквозь зубы. – Как случилось, что прежде вы не бывали в первопрестольной?
Костя пожал плечами:
– Князь немного утрировал. Когда я был ребёнком, мы с родителями живали на Спиридоновке.
Сразу чувствовался другой актёрский масштаб, другая лига. У Целмса каждая интонация, каждая буква, каждое микроскопическое движение – всё было абсолютно выверенно и точно. А это новое поколение – во рту каша, движения вялые… Или это он так пытается изобразить пресыщенность и небрежность? Я ревниво подумал, что Костя действительно мог смотреться красавцем в своих золотистых кудрях, в золотых эполетах, – заложил руку за белый обшлаг, качается на каблуках. А каблуки-то высокие: росточком Костя не вышел…
– Надеюсь, что вашу дружбу с Мишелем князь не утрировал? – получилось язвительно, хорошо. – А вот и его невеста. Оленька, позволь представить тебе, граф Александр Дашков.
Костя коротко поклонился, тряхнув кудрями. Оля присела, потупив глазки. Выпрямилась, их глаза встретились – и…
И-и…
И-и-и… Ну куда, куда такую паузу? Нет, я понимаю, что зрители идиоты, что всё надо разжевать: любовь с первого взгляда, оба окаменели – но не на десять же секунд?! Меня подмывало вмешаться, прервать это дурацкое неестественное молчание. Потом я догадался, что за кадром, наверное, идёт музыка.
– Расскажите мне о Мишеле, – наконец проговорила Ольга.
Ко мне склонились расчёсанные бакенбарды, и, отвернувшись от молодых влюблённых, я стал давать указания Ферапонту – мозельское в сиреневую гостиную, ломберные столы разложить… На самом деле, неважно было, что именно я говорил, я даже понизил голос: звук-то всё равно брали уже не у меня, а у героев вечера – у Ольги и «Шаха» Кости. Мы с Ферапонтом могли быть видны издалека как фоновые фигуры, поэтому я избыточно жестикулировал, а Ферапонт так же преувеличенно мне кивал.
Герои от нас удалялись, их реплики не были нам слышны, но я помнил сценарий: у них шёл незначительный разговор про успехи Мишеля на дипломатическом поприще, потом «Шах» приглашал Ольгу на танец, она отвечала, что ангажирована на все кадрили, но может отдать ему вальс.
Я выдохнул: всё это время живот был напряжён, подведён – и только теперь чуть-чуть отпустило. Первая моя сцена была закончена.
18
Время шло совершенно иначе, чем на репетициях. Десять минут промелькнули как полторы. Ни одной интонации нельзя было исправить: всё улетело в эфир…
Но вроде бы отработал более-менее гладко: текст не забыл, ничего не напутал… Только рукопожатие. Какая же дрянь Красовский…
Я остановил лакея, который шёл мимо с подносом, взял высокий бокал. Отхлебнул, надеясь каким-то краешком, что в бокале и правда будет шампанское… Нет, конечно, тёплая газировка. Какие-нибудь «Саяны» или «Дюшес».
Подлое рукопожатие… Я снова проиграл в
