— Охотники вы, как же вам без мяса и без рыбы? Не на сухарях же с водичкой сидеть, когда ружья за плечами.
— Ну, что ж, тоже не умерли бы, не привыкать зубами щелкать, коли давно приучены, — отшутился Барклей. — Недаром нас уверяют, что «хлеб да вода — рабочая еда». Лучшего вроде мы и желать не смеем, — Ну, что вы говорите, сэр? — смеясь возразил Ер шов. — Если верить руководителям английских социалистов, то рабочие Англии живут сейчас куда как богато. А вы говорите: «хлеб да вода». Слишком обобщаете, мистер, или вы от жизни отстали?
Барклей нахмурился.
— Подлецов и предателей везде хватает, — сказал он сурово. — Обидно, товарищ Ершов, не то, что подлецы есть на свете, а то, что их терпит наш брат, рабочий. Англия!
Передовая страна и, как ни странно, именно в ней, в Англии, до сих пор терпят в рабочем руководстве предателей и обманщиков.
К костру подошли Папахин и Шапочкин. Они с явным удовольствием растянулись около огня.
— Да, — согласился Ершов, — за последние десятилетия оппортунизм нигде не добился такой победы, как в Англии. Именно здесь нависла угроза появления рабочей аристократии. Впрочем, я не верю; чтобы эта зараза могла распространиться на весь рабочий класс… И мы не ошибемся, если будем считать, что недалеко то время, когда английский пролетариат найдет свое настоящее место. Проще говоря, там тоже должна победить революционная социал-демократия. А сейчас пока этого нет. Сейчас Англия, как смертоносную заразу, рассылает во все части света Петчеров, Геверсов и им подобных агентов и слуг буржуазии.
— Гвоздь империализма, — вставил Папахин. — На полмира узду накинула… Силится весь мир своими путами связать. И все это делается обдуманно, с далеким прицелом. Иногда с мелочи начинается. Вот, к примеру, к нам на центральную шахту техника из Англии недавно прислали. Трудно понять, с какой это целью сделано. Так, если посмотреть со стороны, можно подумать, что сильно занят работой, а фактически ни черта не делает, сует только всюду свой нос, да ко всему присматривается и прислушивается. Вчера, например, целый час расспрашивал у меня, как ему связаться с социал-демократами. Он, видите ли, сочувствует русским революционерам и желает с ними подружиться. Не верю я ему. Не знаю, что вы скажете, а я решил держаться от него подальше.
После долгого молчания первым отозвался Ершов.
— Вы правильно решили, Трофим Трофимович. В Англии есть, конечно, люди, которые действительно сочувствуют нашей революции, но там немало и предателей. Отсюда и вывод напрашивается сам собой: осторожность и еще раз осторожность. Я, например, советую поручить кому-либо из наших товарищей завязать с ним знакомство. Надо как следует присмотреться к этому типу, а потом и решить.
— Наперед могу вам сказать, — заметил Барклей, — приехали не те англичане, которых мы хотели бы видеть.
— Вы думаете? — настороженно спросил Папахин.
— Думаю и, наверное, не ошибаюсь. Можете не сомневаться. Когда англичане выезжают за границу, их не только проверяют, но дают им, как правило, определенные задания. Не случайно он хочет познакомиться с социал-демократами. Нет, не случайно…
— Вот нам и нужно проявить особую осторожность, — снова и еще более настойчиво посоветовал Ершов. — Главное, чтобы около него постоянно был наш человек…
— Предлагал… Не соглашается… — хмурясь, неохотно ответил Папахин. — Я, говорит, сам все сделаю без вас. А вчера поймал около шахты сынишку Карпова, притащил в контору и потребовал, чтобы мальчика немедленно приняли на работу и передали в его распоряжение. Мальчишка, правда, бойкий, но какой из него помощник? Просто непонятно.
— Это какой? Сын Карпова Михаила? Тогда это хорошо.
— Да и отец рад, что мальчишка на работу устроился, — согласился Папахин.
Ершов снял с колышка деревянную ложку, морщась от дыма, помешал ею в кипящем котле. Потом он отгреб от костра груду тлеющих углей, поставил на них большую сковороду и, наложив в нее заранее очищенных карасей, стал собирать на стол.
Гости молча наслаждались окружающей природой.
Папахин, о чем-то задумавшись, смотрел на пламя костра. Барклей беззвучно шевелил губами и часто с досадой встряхивал головой.
Шапочкин с присущим ему добродушием внимательно наблюдал, как Ершов резал вынутое из котла мясо.
Когда Захар Михайлович пригласил гостей обедать, он поднялся первым, вошел в землянку и, вернувшись, поставил на скатерть стаканы и бутылку с водкой.
— Ого! — удивился Ершов. — Это ив какому случаю?
Шапочкин вначале смутился, затем сделал несколько шагов к Ершову.
— Поздравьте меня, Захар Михайлович! Ершов недоумевающе посмотрел на друга.
— Мне сегодня двадцать семь исполнилось…
— Ну, брат, нет. Тогда обожди. Раз так, то давайте по всем правилам. — Ершов откупорил бутылку, разлил водку и, высоко поднимая стакан, торжественно сказал: — Итак, за двадцатисемилетие нашего друга и товарища. Мы верим, Валентин Алексеевич, что еще наше поколение доживет до социализма, до тех времен, когда люди будут свободными и счастливыми. Но на пути к светлой мечте нас ожидает не мало невзгод и разочарований. Ждут нас еще тяжелые бит вы. Будут победы, будут и поражения. Найдутся в наших рядах и нытики и маловеры. Но мы уверены, что ты, Валентин, всегда будешь идти правильной большевистской дорогой и только вперед. Вот за это давайте мы сегодня и выпьем.
Друзья чокнулись. Выпили. Ершов подошел к Валентину, крепко пожал ему руку и, притянув к себе, порывисто обнял. Лицо Валентина заалело. Празднуя день рождения в кругу своих близких друзей, Шапочкин чувствовал себя счастливым. Он любил этих людей, верил им и готов был пойти вместе с ними, куда угодно.
Усевшись вокруг разложенной на траве скатерти, друзья принялись за обед.
— Счастливый ты, Валентин, — в раздумье молвил Барклей. — Мы только готовили революцию, а вам самое главное остается. — А как ты думаешь, Захар Михайлович, где в первую очередь победит пролетариат — у нас или там, на западе?
— Ленин надеется, что у нас, — вспоминая свою встречу с Владимиром Ильичей, ответил Ершов.
— Тогда, пожалуй, и я доживу еще до решающей бит вы? Возможно, и мне, значит, удастся в ней участвовать?
— Удастся! — уверенно сказал Папахин. — Воевать только надо. Пора уж, кажется, от обороны к наступлению нам переходить. Рабочие совсем не те стали, какими три года назад были! Снова стали спину разгибать. «Все равно, говорят, без победы над буржуями нам жизни не будет. Надо снова подниматься». Такие разговоры теперь слышатся все чаще и чаще. — И, помолчав, с гордостью добавил: — А ведь это результат нашей работы, Захар Михайлович.
Ершов подошел к роднику, напился холодной воды и, возвратившись на свое место, сказал:
— Через пару недель, друзья, я должен буду уехать в Екатеринбург. Не знаю, сколько я там пробуду и скоро ли мы снова увидимся. Возможно, что не скоро. Поэтому мне хотелось бы с вами обсудить некоторые вопросы нашей дальнейшей работы. Товарищ Папахин сейчас вот сказал, что пора нам от обороны переходить к наступлению. Я считаю, что Трофим Трофимович трижды прав. Это, действительно, главное. Да, друзья, пришла пора начинать новую и последнюю битву. И начинать ее напористо, с утроенной энергией.
Папахин взволнованно смотрел на Ершова.
— Сколько времени вас не будет, Захар Михайлович?
— Возможно, больше месяца. Все будет зависеть от того, приедет ли товарищ Семен…
— Тяжеленько нам без вас будет, — вздохнул Трофим Трофимович. — Снова ходят слухи о снижении расценок и уменьшении зарплаты. Здесь может завариться каша.
— Да, Калашников мне говорил. Официального указания пока еще нет, но приехавшие англичане уверяют, что такое распоряжение от Уркварта скоро последует.
— Не унимаются, хотят на своем поставить.
— Очевидно, так. Но это им теперь вряд ли удастся. Добившись победы, рабочие не захотят ее упустить. Да и мы не позволим.
— Какую же линию занимать нам в этом вопросе? Что передать членам комитета? — живо спросил Папахин.
— Линию нужно занимать только наступательную, — с твердостью ответил Ершов.
Долго еще в этот день объяснял Захар Михайлович своим товарищам, как нужно на заре нового революционного подъема вести борьбу за большевистское руководство пролетариатом.
Прощаясь с Ершовым, Папахин сказал:
— Попрошу Карпова, чтобы к Гарольдову гробу мальчика прислал/Пусть проводит тебя до станции.
— Один дойду. Не первый раз.
— Нет! — мягко, но решительно возразил Папахин. — Если не мальчик, то кто-то другой будет. Без этого нельзя.
Боясь, как бы не опоздать, Алеша поднялся на рассвете. В одной руке у него был сосновый сук — условный знак для Ершова, в другой-.небольшой холщовый мешочек. Провожая Алексея, отец положил ему краюху хлеба, оставшиеся от ужина три картофелины, щепотку соли и жестяную кружку.
