class="p">жизненной дороги, символом открытой смерти, висящим не столько под потолком квартиры,
сколько под потолком души. Жил бы в доме один – обязательно сделал бы так.
И всё это началось с такой потрясающей, сильной любви!
* * *
В субботу, собравшись в баню, Роман решает пройтись пешком. Собрался было ехать, да
постояв на крыльце с сумкой в руке, поленился идти в гараж заводить мотоцикл. Проще взять и вот
так спокойненько, не думая ни о чём пошагать-потечь под горку. Какая разница: идти пешком или
ехать, мыться в бане или совсем туда не ходить? Просто Смугляна напомнила, что сегодня банный
день, подала уже собранную сумку, вот он и идёт. Не подала бы, так и не вспомнил бы. Бывает же
у человека небрежное отношение к какому-нибудь делу, а у него такое отношение сразу ко всей
жизни. Ну, есть эта жизнь, да и есть… Подумаешь, эка важность.
Своё внутреннее омертвение Роман чувствует почти физически. Смысла не обнаруживается ни
в чём: ни в одной мысли, ни в одном деле, ни в любом обыденном жесте, ни в одной реальной
секунде. Полная свобода, свобода от всего. И двигаться никуда уже не надо. Жизненное движение
всегда предполагалось по рельсам смысла, а рельсы-то, оказывается, разобраны. Такого большого
отчаянного безверия, Роман ещё просто не знал. Единственная здравая опора, оставшаяся, как
принцип, состоит в мысли, что даже если жизнь глупа и бессмысленна, то уход из неё ещё глупее.
Жизнь нелепа, но смерть нелепей в сотни раз. Поэтому убивать себя, пока в тебе есть здоровые
физические силы, тоже не совсем разумно. А если так, значит, остаётся лишь одно: вот так и жить
дальше, в состоянии этой прозрачной трезвости, видя мир голым без всяких предрассудков, никуда
не стремясь и никуда не спеша. И не надо искать каких-либо уловок и мысленных лазеек, вроде
того, что, а вдруг на самом-то деле я какой-то бессмертный, вдруг Бог есть и он поможет… Нет уж,
прими бездну такой, какая она есть. Потому что если уж и существует просветление, указывающее
смысл и путь, то оно, очевидно, приходит лишь после того, как ты выпьешь чашу отчаяния до дна,
примешь бездну на полном серьёзе. Хотя, пожалуй, и в полной бессмысленности что-то есть. Ведь
если жить без смысла, то и смерть не страшна – никакого унижения страхом. Говорят, будто смерти
боятся все. Ну, уж совершенно точно – это не про него. Вместо страха осталась лишь какая-то
жалость к собственной жизни. Плохо, что в ней такой и без того короткой нет никакого смысла.
Что ж, и в эту субботу баня, как баня. Не хуже и не лучше, чем обычно. Бодрость есть, но, в
общем, так себе. Домой Роман возвращается чистым, напарившимся, но с той же не промываемо
тусклой душой. На улице сегодня холодно. Мокрые волосы, не прикрытые шапкой у шеи,
смерзаются в сосульки и тычком упираются в воротник. Остановившись на дороге и поставив сумку
рядом с ногой, чтобы не упала, Роман расправляет шарф в вырезе полушубка. На дороге, рядом с
кюветом валяется запылённая детская варежка. И Романа вдруг пробивает болью в сердце.
Господи ж, ты, боже мой! Ведь её потерял какой-то ребёнок, и чья-то маленькая ручка мёрзнет
сейчас! Варежка красная с простеньким узором, со снежным следом протектора от колёс
грузовика, а может быть, автобуса такого же, под который он однажды попал в детстве. И вдруг
вслед за болью в душе на какое-то мгновение, как искра, мелькает искренняя радость. Так ведь это
варежка того худенького Игорька, которого он нёс на руках в Обуховске! Надо её подобрать,
вернуться к дому с белёным штакетником, постучаться в ставню и отдать озябшей зимней бабочке
– легкомысленной молоденькой мамке Игорёшки.
И этой мимолётной путаницы событий хватает вдруг для того, чтобы сердце просквозило,
навылет продуло радостью и болью. Картина уже трёхлетней давности с дымной станцией, с
морозным туманом над виадуком, с руками, мгновенно замерзающими на воздухе, когда сердце
надрывно потрескивало от жалости к чужому ребёнку и клокотало раздражением на его
бестолковую мать, мгновенно словно ослепляет его! И следом, где-то в тусклом и смутном
внутреннем пространстве, как в туманном утре, происходит неожиданная яркая саморазрядка,
толкнув в работу и сердце, и душу. И это, пожалуй, первое реальное духовное движение за много
дней. Роман стоит, осматриваясь на улице, не понимая, где на самом деле происходит сдвижка
пластов: в этом мире, обретающем живые краски или внутри себя самого? Так вот, оказывается, о
чём напрочь забыто при поиске этого чёртового смысла – о том, что в жизни можно не только
размышлять, но ещё чувствовать и страдать. Зачем плестись по времени какими-то умственными
этапами, периодами, итогами? Не лучше ли жить чувствами, которыми до краёв наполнена жизнь,
которыми светится или мерцает каждая минута? Да ведь проще этого нет ничего! И пусть не
находится никакого рационального смысла в том, как красиво льётся ковыль от осеннего ветра, в
том, что ежесекундно причудливо меняются облака, в том, что загадочно и призывно мерцают
звёзды на небе, но это волнует, радует, восхищает! Так что же ещё нужно тебе, дурак ты дурак?!
497
Вот и выходит, что весь твой многодневный упадок – это спотычок на ровном месте. Смысл
жизни состоит в самой жизни. И это независимо от того какая она: удачная, несчастная или
бессмысленная, с точки зрения рассудка! Смерть же, напротив, бестелесна и неощутима. Потому-
то к смерти, как к какой-то, якобы высшей истине, влечёт мысль, когда по какой-то причине
подавлены чувства – эти самые яркие и крепкие гвозди, которыми мы приколочены к полотну
человеческой жизни. И пусть сама жизнь каждого из нас не имеет никакого чисто рационального
смысла, пусть, с этой точки зрения, она лишь пустота и суета сует, зато это обстоятельство даёт
тебе полную внутреннюю свободу, позволяет раскрасить мир живыми эмоциональными красками.
Живи же так, как нравится: легко, свободно, истинно; живи, отдаваясь чувствам и ощущениям.
Позволь себе не делать и не желать ничего лишнего. Зачем тебе куда-то спешить? Зачем хапать и
тянуть одеяло на себя? Зачем трудиться, как пчела для своего блага, а так же на благо других или
во имя некого светлого будущего? Да ведь состояние такой идеологической, политической,
житейской, рациональной и ещё какой угодно лени, на самом-то деле, прекрасно. Делай лишь то, к
чему тебя истинно влечёт, на что ты по-настоящему способен. Вот это-то и есть истинная свобода,
когда ты не боишься
