я поняла…
Роман слушает её с внезапным чувством глубокой внутренней пустоты. Конечно, жизнь, которой
они живут, и впрямь не жизнь, да только и она вытекает теперь, словно желток из яйца. И у него
вообще не остаётся ничего. Наверное, потому-то и жаль эту жизнь. Ну а как иначе? Общее
прошлое – неважно, каким оно было – объединяет уже само по себе. Всё было общим настолько,
что теперь Романа даже обижает, что, радуясь своим предстоящим переменам, жена словно
отгораживает его от своей радости. Это похоже на то, как ехали они с Витькой из армии, Роман сам
же уговаривал Любу выйти за Витьку замуж, а Витька потом в своей радости взял и отгородился от
него. И как тут не усмехнуться над собой за такое сравнение? Как он может радоваться вместе с
ней?
500
Задевает, конечно, и другое – чем больше хвалит Нина своего нового мужа, тем хуже
становится он, Роман. Каждое замечательное качество, рассмотренное в Володе, предполагает
автоматическое отсутствие этого качества у него.
– Какой же он, однако, у тебя, – замечает Роман. – Да я по твоим рассказам уже и сам просто
влюбился в него.
– Конечно! – восклицает Смугляна, не слыша в приступе умиления его иронии. – Будь вы
знакомы, вы были бы хорошими друзьями!
О Господи, однажды она уже говорила эту глупую фразу! Кажется, о том художнике, который
ночевал у них, когда он ездил покупать дом в Выберино. Странно, однако, почему эти фразы
сходятся?
– Ой-ой только не надо так трогательно о нём. А то как бы мне сейчас не прослезиться. А по
национальности он кто? Русский?
– Русский, но, кажется, с какой-то примесью. А что?
– Жаль, что ты так ничего и не поняла. Возможно, ты снова строишь заомок на песке. Тебе нужно
прибиваться к своему. Тебе нужен татарин.
– А я с твоей теорией не согласна. Мне не важна национальность мужчины, мне важно, чтобы
меня любили.
– Кстати, о любви. Как у вас с ней? Вы уже, конечно, переспали?
– Как ты можешь так говорить – переспали? Вечно ты всё опошлишь, – шепчет она, опустив
голову.
– Понятно, – кисло усмехнувшись, говорит Роман. – Чего ж тянуть с хорошим делом… А как
теперь в этом смысле быть со мной? Ты же мне все-таки законная жена…
– Нет, лучше не надо, – даже с каким-то страхом шепчет она, выставив вперёд ладони, как
будто он уже приближается к ней.
– Ну что ты, что ты, – с мстительной улыбкой произносит Роман, – теперь мне это даже
интересно. В этом есть даже что-то пикантное: спать с женой после какого-нибудь Володи. Да и
тебе, наверное, любопытно сравнить. Зачем же лишнюю радость познания упускать?
Детей, обрадованных приездом матери, удаётся уложить не сразу. Смугляне приходится лечь
рядом с Романом, потому что другого места просто нет, на диване в комнате можно замёрзнуть.
– Ну, так что, законная жена? – шепчет он откровенно и обнажённо, но с какой-то жёлтой
иронией, наблюдая за её укладыванием, – давай-ка двигайся ближе…
Смугляна сопротивляется, но Романа это вдруг злит и возбуждает одновременно. Никогда ещё
не брал он так свою жену: её упорная холодность просто бесит, доставляя какое-то тёмное
удовольствие. Её неподатливость обычно легко плавится лаской, но в этот раз жена приятней
холодной и отдалённой. Сегодня у них не близость – ласка, а близость – отвращение и презрение.
Вот так тебе, мой святой идеал, вот так! Да, это я сам тебя толкнул, сам. Толкнул, а ты и рада –
сразу на личике какая-то особенная улыбочка заиграла, затлела тайным пламенем. Вот и получай!
Вот так! Вот так!
Никакого уважения в этой близости нет. Это похоже на не наигранное насилие. Такое у него
впервые. Но в этом тоже что-то есть…
Нина потом долго лежит, всхлипывая. Однако, жалоб и упрёков нет. Роман, освободившийся от
многодневного мужского томления, отдыхает, отвернувшись к стенке. Теперь уже вообще и
навсегда ему не нужно от неё и близости. Он получил он неё всё сразу и с большим итоговым
авансом. Пожалуй, теперь с ней покончено навсегда.
– Как нам быть с детьми? – спрашивает он обыденным тоном.
– Я заберу их с собой…
– Как это заберёшь? Тебе надо сначала у меня об этом спросить. Ведь тебе вместе с ними даже
не уехать.
– Володя приедет сюда за мной. Через неделю. За мной и за детьми.
– Ах, вот оно что. Чего же сразу не приехал?
– Его с работы не пустили.
– А может, меня испугался?
– Он не трус.
– Что ж, поглядим…
– Ты что! – вскрикивает она, вскинув голову от постели. – И не вздумай!
– Да я не о том. Зачем его-то обижать? К тому же, из-за чего? Я ему даже благодарность
напишу…
Смугляна, чувствуя его презрение как продолжение жёсткой близости, всхлипывает, но уже с
затиханием: её захватывают фантазии о приезде Володи.
Роману тоже есть о чём поразмыслить. Ситуация и впрямь необычна. Вот как бывает у людей –
сразу и всерьёз… Да уж, схлестнулись они, однако, как говорили когда-то о нём и о Тоне! И всё
уже, конечно, обдумали. Скорей всего, это они вместе решили, что сначала домой едет она, чтобы
обсудить всё с мужем и разрядить ситуацию, а потом уже – он. Кто знает, на что тут можно
501
нарваться, явившись вместе? А вдруг на крепкий и сердитый мордобой? Хотя легко ли было
Володе отпускать любимую женщину (именно любимую – а как иначе?) к мужу, который ещё имеет
право полностью на неё претендовать? Если у них и впрямь всё серьёзно, то можно представить,
как плавится сейчас его душа от разных подозрений! Ох, и учинит он ей потом допрос! И если уж
он и вправду очень любит её, то прибежит сюда ещё скорей, чем они договорились.
– Конечно, обоих детей ты не заберёшь, – рассуждает Роман. – Я ведь тоже свой голос имею.
Заберёшь Машку – она тебе будет ближе, она больше похожа на ваших. Её и родичи твои сильнее
любят. А Федька – это уже мой. Он мужик, и должен оставаться с мужиком.
Смугляна долго уговаривает отдать и сына, утверждая, что дети должны расти и воспитываться
вместе, что она сама их очень любит и что, конечно же, их полюбит и Володя. Этот нервный спор
продолжается до трёх часов.
– Короче, так, – режет, наконец, Роман, приподнявшись с постели, – вот моё последнее слово:
или ты оставляешь Федьку, или вообще никуда не едешь. Сына я тебе не отдам. Ради детей я
потерплю и тебя. А твоего весёлого,
