юморного Володю запущу мордой с крыльца…
– Ну уж нет, с тобой я не останусь!
– Слушай-ка, – вдруг даже как-то мечтательно произносит Роман, – я вроде как-то случайно
подумал про морду с крыльца, но мне это так понравилось. Мне так этого захотелось. Он хоть как
по габаритам-то? Высокий? Здоровый? Только не разочаровывай, пожалуйста.
– Да такой же, как ты.
– О, это уже хорошо!
– А в армии служил?
– Служил.
– Молодец! Ещё один плюс.
– А спортом каким-нибудь занимался?
– Занимался. Боксом.
– Боксом! Да что ты говоришь?! И разряд имеет?
– Первый.
– Вот уж не ожидал от тебя такого подарка, дорогая. Пожалуй, я так и сделаю.
– Что сделаешь?
– С крыльца его спущу.
– Не смей! – шипящим шёпотом восклицает Смугляна. – Ну, хорошо, хорошо. Я с тобой
согласна. Пусть Федька остаётся с тобой.
– Не понял. А чего это ты так легко соглашаешься, если он боксёр? Вы бы отвоевать
попробовали. Подрались бы немного, всё не так скучно.
На следующее утро Нина приносит из кладовой два других своих пыльных чемодана, протирает
их влажной тряпочкой, начинает собираться. Её сборы неспешны, сосредоточенны и даже как
будто нудны.
– А если он не приедет? – поддразнивая, говорит Роман. – Представляешь картину: твои
настроенные чемоданы печально стоят у дверей и смотрят на дорогу. Стоят неделю, стоят другую.
А Володечки всё нет, и уже становится понятно, что не будет – он сдрейфил. И тогда возникает
вопрос у меня: что мне делать с твоим багажом, да и с тобой тоже? Может, просто взять и
выбросить всё сразу за ворота?
Отстранённо, почти как в кино наблюдая за происходящим, Роман пытается даже намеренно
обострить свою грусть мыслью, что вскоре она уедет навсегда. Нет, не отзывается почему-то
предстоящее событие никакой особенной грустью. Больно только из-за Машки. И из-за Федьки
тоже, ведь он останется без матери. Ну а как иначе? Чего ты хотел? Сам совсем недавно жаждал
какой-нибудь жизненной подвижки. Вот и дождался. Чего ж тогда издеваться и посмеиваться над
женой? Она эту подвижку и обеспечила тебе.
– А ведь чемоданами-то тут не обойтись, – говорит он на другой день, когда Нина снова что-то
перебирает в них. – Тут контейнер надо. Забирай всё, что тебе надо. Возьми и пылесос, и палас…
– Ну что ты, это всё твоё, – виновато отвечает она. – Мне ничего не надо. Всё, что надо, мы
купим сами.
– Что ж, это даже неплохо. Как всё-таки удобно иметь такого качественного преемника!
По рассеянным взглядам жены, которыми она обводит квартиру во время сборов, Роман с
недоумением читает её желание оставить всё тут так, как есть – вроде как в музее, который можно
будет потом посещать. Похоже, она не осознаёт, что настал конец всему, не понимает, что
жизненное движение бывает лишь в одну сторону.
А в общем-то, сегодня они ещё спокойней, чем вчера. Хорошо, что теперь можно рассуждать
обо всём, не обижаясь на правду: обида уже просто бессмысленна. Нину настораживает лишь
одно. После обеда Роман находит в кладовке три пустых мешка, тщательно выколачивает из них
пыль, вставляет один в другой и туго набивает старым тряпьём. Что это такое, знает даже она. Это
груша для тренировки. Роман привязывает мешок проволокой к перекладине в гараже, и потом
дважды уходит молотить его руками и ногами. В дом возвращается взмыленный и довольный
502
собой. Только вот Нину от его тихой улыбки начинает потряхивать. Ведь такой ситуации у них ещё
не было – кто знает, чего от него можно ожидать? Может быть, Володе лучше здесь не появляться?
Хотя по разговорам муж не кажется слишком агрессивным. Напротив, как будто даже беспокоится
о её будущем. Единственное его недовольство состоит в том, что её новый мужчина – не татарин.
– Всё равно идеал любимого человека складывается, исходя из национального типа, –
утверждает Роман, – и ты можешь ошибиться.
– Ну, и каков же тогда твой идеал? – задето спрашивает Смугляна.
– Для меня прежде всего важно преобладание красоты внутренней над внешней. То есть,
внешние черты должны быть одухотворены внутренним. А внешне… Я люблю большеглазых,
большеротых, круглолицых и чуть курносых.
Странный, кстати, получается портрет – как он вышел таким? Кажется, в нём все вместе: и
Люба, и Ирэн, и Тоня, и Лиза. Только от Смугляны ничего.
– Ну и чудо ты нарисовал, – невольно смеётся Нина, хоть ей и не хочется этого. – Уж прямо
такой одухотворённый образ вышел, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
– А ещё я хочу, чтобы эта женщина излучала спокойствие. Мне кажется это главной русской
чертой. Моя женщина должна быть внимательна, покладиста, послушна.
– Рабыня что ли? Покладиста, послушна …
– Отчего же?! Покладиста – значит мудра. Это тоже отличительная черта русской женщины. А
вот твоя татарская вспыльчивость мне как-то не очень…
– Зато русские со своим спокойствием черствы и равнодушны. Вспыльчивый татарин куда
отзывчивей спокойного русского. Он в лепёшку разобьётся, но всё сделает для тебя.
– Возможно, ты права. Если с татарином ласково, то лучше человека не найдёшь, но чуть
против шерсти – и уже всё! Не знаю, хорошо это или плохо, просто так есть. Однако, хорошо то,
что ты защищаешь своих. Но почему же тогда снова связываешься с русским?
– Я не знаю. Это выходит само собой.
– Ух ты, как здорово поют! – отвлекаясь и прибавляя звук приёмничка, откуда раздаются
частушки, говорит Роман.
Поёт женщина. Голос чистый, открытый, подкрашенный красивым тембром.
– Раньше мне нравилось это, – отвечает Смугляна, – но как только ты стал националистом, я
эти песни стала ненавидеть.
– Когда это я стал националистом? Ты всё не так понимаешь. Националист – это тот, кто
нетерпим ко всем нациям, кроме своей. А я все нации уважаю, видя их уникальность.
Националистка больше ты, потому что, как говоришь, ненавидишь русские песни. Да как же можно
это ненавидеть?! Ну послушай же, послушай.
– А что это тебя так пробило национальным? – спрашивает Нина. – Ну, чем внутренне-то я
отличаюсь от русской?
– А зачем тебе надо быть на кого-то похожей? Уходя от своего, не приходишь никуда. Мой
бывший мудрый тесть правильно говорил: чем более человек национален, тем более он личность.
То и плохо, что ты схожа с русской. Если б ты была настоящей татаркой, то нравилась бы мне
больше.
– Но откуда во мне возьмётся татарское? У нас даже школу татарскую закрыли.
– Конечно, это была дурь. Только, интересно, почему ни в твоих родителях, ни в тебе не
взбунтовалось национальное самосознание? Или его уже нет?
– Не знаю. Наверное, когда-то что-то было и во мне. Помню, как стыдно мне
