У неё было своё "межсезонье" и период, когда надо было "выдохнуть" глубокое разочарование от окончания первой любви, которая… так и не переросла в отношения. Просто в один момент она встретилась со своей первой детской любовью и… осознала, что она, по сути и не любила, потому что влюбилась в "образ", а не реального человека "из плоти и крови". Жестокое разочарование…
В тот тёплый вечер, она сидела на своём любимом месте, наблюдая за заходящим солнцем. Вере казалось, что в тот день, она провожала своё детство, огромную детскую, безответную любовь и прощались с мири. Так бывает: кто-то безответно влюбляется в образ известного певца, или актёра… её же "кумиром" стал никому неизвестный друг её старшего брата.
К лавочке подошла цыганка:
— Красивая, хочешь погадаю? Расскажу, что было, что будет… — будничным тоном и заученным текстом начала цыганка.
Вера бросила на цыганку оценивающий взгляд:
— А хочешь, я тебе погадаю? — Ответила также буднично, достав из сумочки новенькую колоду Таро, купленную на днях на деньги, подаренные тётушкой на "поступление".
— А, так ты из "наших"? — Вопросом на вопрос ответила цыганка, присаживаясь рядом, — не признала. Волосы твои, русые, смутили. А теперь по глазам вижу — своя… ведьма! — И после паузы добавила, как показалось, с уважением, — сильная ты!
— Выпьешь со мной? — Предложила Вера цыганке.
— И выпью, и покурю… коли угостишь, — цыганка расправила свои пышные юбки, усаживаясь удобнее.
Вера протянула цыганке бутылку, достала из сумочки пачку сигарет, зажигалку и молча протянула. Цыганка вытащила одну сигарету, прикурила и сделала большой глоток вина.
— Отпусти его, — сказала цыганка, после глубокой затяжки, — не твоё это… Не твой мужчина, прохожий просто… Твой мужчина придёт к тебе намного позже…
Вера и цыганка долго сидели на набережной, молча передавая друг другу бутылку из-под сока с вином. Каждая из них думала о своём, наблюдая, как заходит солнце над морем. Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, Вера сказала короткое: "Пора мне" и отдала цыганке остатки вина и наполовину опустошённую пачку сигарет.
— Прощайся с морем и с городом, — сказала на прощанье цыганка, — не твой это город, уедешь ты отсюда. Скоро уедешь. Навсегда уедешь. Жизнь тяжёлая у тебя будет. Дочь твоя ждёт тебя. Но с мужем ты жить не будешь. И до сорока лет мужчину своего ты не встретишь. Будет у тебя мужчина, но ты сама от него уйдёшь. Не сможет он тебя удержать. Уедешь ты в чужую страну, когда тебе будет сорок и там, в чужой стране выйдешь замуж за иностранца. Запомнила? Прощай!
Вера ушла домой. Тогда предсказание цыганки казались ей чем-то далёким и… нереальным.
Вскоре Вера, действительно, уехала из Крыма, как оказалось на долгие годы. А уехала срочно, потому что позвонила мать.
— Вера, — голос матери по телефону был уставшим и обречённым, — возвращайся как можно скорее — бабушке очень плохо. Думаем, что она скоро… — мать всхлипнула, — бери билет на завтра и… приезжай попрощаться.
С бабушкой, матерью матери, у Веры сложились сложные отношения. Бабушка была очень строгой и… очень религиозной. Каждое воскресенье бабушка с дедом ездили в церковь. Когда была возможность посещали ещё вечерние служения по четвергам и субботам. Их общественная жизнь вращалась только вокруг церкви. Бабушка была известной на всю общину поварихой и просто образцом для подражания другим прихожанам. Именно она могла “на глаз” сказать сколько нужно закупить продуктов, чтобы приготовить обед для нескольких сотен человек. Она точно знала, сколько нужно класть в огромный казан соли. перца или сахара. Закончив ещё до войны всего четыре класса классов бабушка безошибочно определяла размеры одежды, шила сложные наряды, рисовала узоры и вышивала на машинке.
За пределами церкви, бабушка превращалась в совершенно другого человека и могла больно шлёпнуть скрученным жгутом полотенцем за малейшую провинность. Вере с детства “доставалось” от бабушки частенько: за то, что не складывала вещи на место, за то, что не возилась со всеми в огороде, и больше всего, за то, что Вера плохо ела. Бабушка готовила много жирной пищи и делала приторно-сладкую выпечку. После операции Вера долго придерживалась диеты и уже привыкла к соблюдению рекомендаций врача относительно питания. Бабушка всегда готовила то, что Вере было нежелательно есть, а потом ещё и обвиняла её в том, что не ест.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Но самое неприятное в общении с бабушкой, было то, что она постоянно тащила Веру с собой в церковь. Особенно ярко Вера запомнила одно событие. Как обычно, бабушка заставила Веру идти с ней в церковь на чьё-то венчание. Бабушка была на венчании и почётным гостем и, конечно, главным шеф-поваром свадебного пира. То ли из-за множества зажжённых благовоний, то ли из-за огромного количества цветов, то ли из-за летней жары… во время церемонии венчания Вере стало плохо: голова закружилась, в глазах потемнело, ноги подкосились… Какой-то стоящий рядом мужчина очень тихо вывел Веру из церкви на улицу и усадил на скамейку в теньке. Там Веру и вырвало. Пока содержимое желудка Веры с болью и слабостью во всём теле, исторгалось на клумбу, мужчина пошёл искать бабушку или деда.
Бабушка пришла первая. Она окинула трясущуюся Веру гневно-презрительным взглядом и уже готовилась высказать всё, что хотела, подошёл дед.
— Ты это видел? — С тем же нескрываемым презрением, спросила бабушка деда, — как она могла сделать “это” здесь? Здесь!!! На священной земле! — Бабушка злилась, как никогда.
— Я уверен, что ей просто стало плохо от жары, — вступился за Веру дед, — ты слишком требовательна к девочке. Она ещё очень мала…
— Мала? — Взвизгнула бабушка, — А ты помнишь, как она орала во время службы, когда ещё в пелёнках была? Уверена, — бабушка снова окинула Веру злым взглядом, — она это специально. Говорила же её матери, что “её”, — казалось, что бабушке было неприятно даже вслух произносить имя Веры, — давно пора отдать в воскресную школу, чтобы изгнать из неё… бесовское…
— Хватит! Остановись! — Прервал дед бабушку, — просто остановись! Я отвезу Веру домой, — дед помог Вере подняться со скамейки.
— Ты же знаешь, сколько я всего сделала чтобы… не дать… — бабушка говорила эти слова, как боец, который готов броситься в бой, даже ценой собственной жизни.
— Успокойся, — спокойно сказал дед бабушке, — не надо сейчас. Я отвезу Веру домой и вернусь.
При поддержке деда Вера пошла у машине на трясущихся ногах. По её спине стекал ручьями холодный пот. Но и сквозь пот, Вере казалось, что бабушка провожает её гневным, обжигающим спину взглядом.
После этого случая, Вера и бабушка затеяли тихую войну: бабушка, как опытный преследователь пыталась выловить Веру и заставить пойти в церковь, а Вера всеми силами пыталась спрятаться. Нет-нет, Вера не была ярым противником религии: она считала, что кто хочет — пусть верит себе на здоровье. Но она не могла понять маниакального желания бабушки быстрее “записать” Веру в официальные списки прихожан. Иногда Вере казалось, что если бы они жили лет сто назад, то бабушка бы добилась, чтобы Веру заперли в монастыре пожизненно. И все родственники Веры по материнской линии с аплодисментами поддержали бы эту идею.
Ещё Вере было непонятно, как мать может не замечать отношения бабушки к собственной внучке? Иногда Вера ловила себя на мысли, что бабушка искусный манипулятор и все её дети делают только то, что хочет их мать. Часто в ущерб своим собственным интересам. Так было с переездом. Бабушка давила на чувство вины матери Веры так, что та в конце концов надавила на отца и… вот они переехали из любимого Верой Крыма, в это ненавистное место.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Все это Вера вспоминала, сидя в переполнение плацкартном вагоне. И вот теперь бабушка была при смерти. И Вере ничего не оставалось, как ехать и… прощаться… Прощаться с осколками прошлого, под традиционный марш “Прощание славянки”, которым сопровождалось каждое отбытие пассажирского поезда — это было символично.
